мое в очереди займут. Снова сглатываю. Слышу, как люди хрустят сушеными корками, давлюсь слюной и посильнее зажимаю живот.
Когда нас еще раз покормят? И покормят ли вообще?
Тихо вою от обиды. Сжимаю зубы и обнаруживаю, что до колонки осталось всего три человека.
Я очухиваюсь от ходьбы, от палящей спины и обжигающих капелек пота. Теперь мне становится холодно. Я обнимаю себя и начинаю мелко дрожать. Помогает. Но несильно. Теплый тулуп мне здесь вряд ли дадут, так что…
Подходит моя очередь. Я несмело подползаю к колонке. Опершись, встаю и ослабшими, дрожащими от усталости руками нажимаю на рычаг. Сгибаюсь над колонкой, припадаю к струе и делаю жадный глоток. Восхитительно! Настолько ледяная вода, что ноют зубы, холодная до ломоты, но необычайно вкусная, даже немного сладкая, с металлическим привкусом!
Пью потихоньку – боюсь захлебнуться. Каждый глоток словно возвращает мне утраченные силы и не дает рухнуть на землю, а потом умереть от истощения. Во рту больше не сухо, губы не склеены. Ледяная вода течет по подбородку и мочит платье. Я вздрагиваю, но не могу оторваться, словно нас с водой сейчас соединяет неразрывная нить…
– Эй, нам-то попить дай! – возмущаются сзади люди.
Я делаю три прощальных глотка, утираю губы и отхожу.
Попить – попила. Отдохнуть – отдохнула. Теперь вот только бы поесть да по нужде сходить…
Вижу, как люди выстроились в очередь у общественного туалета. Немедленно занимаю место и там. Здесь, правда, ждать приходится намного дольше, но через минут двадцать одной потребностью становится меньше.
Только вот не могу понять: неужели наелись действительно лишь те, кто успел?! А как же я?! А их не волнует, что половина может спокойно умереть от голода, и тогда их же труды будут наполовину бессмысленные!
Наверное, дичайший голод и утоление всех остальных потребностей пробуждает какую-то несвойственную мне храбрость. Протискиваюсь к немцам сквозь толпу и громко кричу:
– Простите!
Они щурятся, поворачиваются ко мне. Едят лук, заедая его хлебом и запивая водой. Вгрызаются в помидоры, разворачивают в свертках сало, курят папиросы…
Я жадно сглатываю и продолжаю:
– Если позволите мне высказаться… Дело в том, что мне не хватило еды. Я правда очень голодна. И не только я. Мне кажется, что если все умрут, весь наш длинный путь – и ваш, между прочим, тоже – станет бессмысленен. Вы меня понимаете?
Они все еще щурятся. Морщатся, переглядываются, но молчат.
– Вы понимаете? – почему-то продолжаю настаивать я. – Мне не досталось даже жалкого кусочка хлеба!
Один из немцев вдруг начинает смеяться. Другой немедленно спрашивает у него:
– Что она говорит?
– Говорит, что ей не хватило еды.
– Неужели она хочет, чтобы мы ей посочувствовали?
– Да кто их, русских, разберет.
