будет дальше?
Я не знаю.
И никто не знает. Ни я, ни Сережка. Ни бабы с коровами. Мамка с папкой – и те не знают.
Я потом в газетах прочитала, что от нас требуют сохранять спокойствие и обещают приложить все силы, чтобы изгнать врага. Но просят запастись мужеством, терпением, поскольку грядут трудные времена, и неизвестно, сколько они продлятся.
А после папке с браткой повестка пришла, в военкомат позвали. На службу призывают. Мамка тогда долго-долго плакала, причитала, что их убить там могут, а папка все шутил и смеялся.
– Верунь, – говорит, – я в Германию еду, тебе привезти чего?
Я глаза на него поднимаю:
– А?
– Ну, гостинец какой нужен? Вон, Никитке конфеты немецкие нужны, Паша со мной едет, ремень крепкий хочет. А тебе что привезти из Берлина?
Мамка почему-то подскакивает, шикает, мол, какой Берлин, ты ж только на границу идешь, народ защищать. А он отмахивается, дескать, не лезь, когда я с детьми прощаюсь.
– Из Берлина? – задумываюсь. – Так это… Блокнот привези. А то я все время на полях газеты рисую, а я бы хотела в блокноте, как Нинка Чернышева. А если он еще и немецкий… Ты точно вернешься?
– Здрассте! А зачем бы я про подарки спрашивал, если б уверен не был?
И я ему верю.
Наверное, никому в своей жизни я еще так сильно не верила, как поверила ему. И не плакала даже совсем, это мамка все ревела, а я и страха-то никакого тогда не ощущала. Думала: с немцами же идет воевать, а не с волками какими. Волки что, сожрут и не посмотрят, а немцы все ж-таки люди, у них жалость есть.
Вещи им собирать помогала, чемодан из сарая достала. Пыльный весь, здоровенный, коричневый. Протерла его тряпкой мокрой и давай из сундука всю одежду вынимать да переглаживать. Мамка-то все ревет, все ревет, сил у нее даже не хватает, чтоб слово сказать. А я их в дорогу собираю.
Вот уже они в телегу сели с другими мужиками. Мы с Никитой чемоданы грузить помогаем. Далеко мамку видно, бежит, опомнилась – тоже ей, видите ли, попрощаться надо.
А мужики: кто с гармошкой песни наигрывает, кто курит в бороду, кто водку на посошок пьет. А папка все смеется, все смеется.
– Ты, – говорит, – Верка, за конями-то приглядывай, пока меня не будет. На мамке другой скот, а на тебе кони. Огород поливай, да и мамке во всем помогай, с Никиткой сиди. Ну а я вам за это гостинцев привезу, из самой Германии! Ничего, ничего, надо же на старости лет хоть мир повидать…
И когда уже телега с папкой скрывается из виду; когда даже мамка успокаивается, утирает слезы и зовет всех в избу; когда провожающие бабы начинают разбредаться по домам, только тогда я вдруг чувствую такую тоску и боль в душе, что падаю коленями в землю, прижимаю руки к животу и начинаю жалобно звать папку назад.
– Да не нужен мне уже этот блокнот! Слышишь?! Не нужен мне блокнот! Мне живой папка нужен! Живой папка!
И я долго остановиться не могу. Долго-долго, пока мамка не угрожает, что если я не остановлюсь, разревется она сама.
И мне еще
