грудь,Но, по-моему, это прекрасно».
Исписанными колготками
Отписано – зарубцовано
И заперто – на потом…
Мужчины, зачёты, трудности,
Балконы в цветном белье – –
Я буду судить о юности,
Как опытный сомелье.
Исписанными колготками,
Подгузниками и клёцками,
Слезами, словами хлёсткими,
И пенками на молоке –
Отрыгано, оттанцовано,
Всё детство перелицовано,
Записано, зарифмовано,
И заперто в сундуке.
Прогулки в джинсовом рубище,
И танцы в цветном белье –
Я стала судить о будущем
Как опытный кутюрье.
Смешные порывы юности,
Хмельную – шальную! – муть,
Мужчин, их машины, глупости –
Мне тоже пришлось замкнуть.
Что двигалось, тихо ёкало,
На горьких живых губах,
Скрепя, примостила около
В заброшенных погребах.
Там всё, что в себе итожила,
Всё тайное и моё!
Я стала судить о прожитом,
Как герцог де Ришельё.
Когда же всё отголгофится,
И рифмами пронесёт,
Мне станет легко и по фигу.
На тысячу лет вперёд
Не быть ничему подобному,
Где Отче – святой крупье.
Я буду трястись над собранным,
Как старый скупой рантье.
Кошмар поэта
Не слышно шума городского
И разной прочей чепухи.
Мне снится Вера Полозкова.
Она читает мне стихи.
И только мысль «какого хера?»
Слегка во сне мешает мне.
«Мы рады вам в гостинице «Кубань»».
Я взмок, приснится же такое:
Со мной в гостинице «Кубань»
Стихи читает Полозкова,
А я читаю по губам.
Стихи хорошие. И губы…
Но я же не мечтал о ней!
Я не хочу казаться грубым,
Ни наяву и ни во сне.
Как намекнуть ей, что мешает?
Что если я заснул с женой?
Махнул рукой, не исчезает.
И гложет мысль «хочу домой!»
Прочёл молитвой Заходера –
Не помогает ничего…
Воскликнул: «Блин, какого хера?»,
А хор соседей: «Твоего!»
И коридором мчится какофония:
«Хочет главный приз,
Хочет главный приз,
Или тоже псих?
Как колокол на колокольне,
Стихи мы читаем навзрыд.
Одни читают, чтоб помнить,
Другие – чтобы забыть».
Какой-то зверский вытрезвитель!
Обманчив вычурный уют –
Пируют вроде все, но выпить,
Похоже, тоже не дадут.
Я на Том Свете? Где нет секса?
Тогда
