криво растянув губы и слегка сморщив нос.
– Ладно, вернемся к подготовке. – Клара щелкнула пультом.
Марчелло занял свое место, вновь поднял руки и плавно заводил ими в воздухе.
– Жюли! – прокричала женщина.
Марчело вытянул брови и затосковал. Клара удовлетворенно кивнула.
– Миллион лир! – вновь проорала она.
Марчело растянул губы и сморщился.
– Да, – кивнула Клара. – Лаура, и срочно.
Мужчина игриво посмотрел на пустые стулья, поднял одну бровь – другую же, напротив, немного опустил.
– Ах, красавец! – обрадовалась Клара – Так, так.
Лариони раскачивался назад и вперед, плавность его движений и эмоциональных порывов абсолютно точно не предавала чувства автора.
– И-и-и-и-и-и-и-и-и бабушка!!! – скомандовала Клара.
Мужчина сомкнул губы и с горечью опустил глаза.
– Прелестно! О боги, это прелестно!
Огромный зал был заполнен до отказа. Слышались нестройные звуки: филармонический оркестр «Ла Скала» настраивался перед предстоящим концертом. Внезапно наступила тишина, и на сцену вышла женщина в длинном изумрудном платье:
– Вольфганг Амадей Моцарт, Концерт для фортепьяно с оркестром номер двадцать один, до мажор. Дирижер – Марчелло Лариони!
Зал сдержанно зааплодировал. На сцену вышел молодой мужчина. Он слегка поклонился, встал на тумбу перед раскрытой партитурой и взял в руки палочку.
Оркестр скрупулезно и вдохновенно передавал всё, что задумал великий композитор. Публика затаив дыхание следила за дирижером. В первом ряду седовласый маэстро Левшинский кивал в знак одобрения:
– Клара, это успех!
Покровитель талий
– Вот так места! – проворчал молодой человек, пробираясь сквозь занавеску в полукруглую ложу. Перегнувшись через мягкие одинаковые кресла, задев при этом свисавший ламбрекен, он высунулся наружу к гудящей толпе и, опершись о широкие покрытые золотом перила, не удостоив своего спутника взглядом, покрутил головой.
– Как же так, – протянул он обиженно и застыл, напоминая каменного полубога в зале древнегреческих скульптур.
Как и те, с кого ваяли в золотой век истуканов, он был мужественен и бледен. Его красота не оставляла равнодушным, влекла, но сразу же и отталкивала, разочаровывая высокомерным выражением на красивом лице.
Лоб его был большим, шевелюра со свисающими на кустистые брови круглыми прядями – густой, глаза – круглыми, а скулы спускались к подбородку изящным контуром, словно из-под руки голландского портретиста – умельца разоблачать мазками.
Губы с чуть направленными книзу уголками казались капризными; тонкие черты лица, как сказали бы светские девицы, были «слишком прихотливыми». Сам он был высок и крепок, с длинными ногами, сильными, но изящными руками и широкими плечами, казавшимися точеными из-за узости пиджака.
Ему было двадцать девять лет, за которые он не вспомнил бы ни одного момента затруднений, или случая, когда
