ты, проказник, – хохотала Марго, – никакого мармелада!
О волшебных ладонях Бибика ходили легенды; поговаривали, что Роберт Роджерер (да-да, тот самый англичанин, снискавший славу в Париже в шестидесятые!) был обязан своей карьерой именно ему.
У Роджерера был невообразимо противный шотландский выговор, в котором тонула любая драматургическая мысль.
Зрители начинали хохотать, едва он появлялся в роли бандита по кличке Мэкки-нож, ведь вместо храброго циника он выглядел потешным и жалким проходимцем. Режиссеры были в отчаянии. Роджереру поставили условие: либо он оттачивает свою речь, либо возвращается в Лондон, куда, к слову, сам Роберт не спешил по причине скандальной любовной связи с дочерью прославленного режиссера Доминика Риану.
Роджерер попросил Тибона о помощи, но тот только расхохотался.
Все же бедняге удалось убедить Бибика, что его голова – почти то же самое, что фигурки актрис, и, что если маэстро положит руки на его лоб, это поможет актеру овладеть французским прононсом.
Спустя месяц на спектакле Роби был полный аншлаг. Едва ли кто-то мог отличить его речь от выговора любого подлинного француза.
Даже в глубокой старости, когда Бибик уже не мог одевать артистов, он сидел в кресле за сценой и провожал каждого актера на выступление.
– Это всё? – воскликнул Виктор, – дурацкая история. Видимо, сейчас месье Бибик совсем отошел от дел? Я так и не увидел ни одной изящной артисточки.
– Да, мой друг, Бибика нет уже несколько лет, но эти хитрецы придумали поставить за сценой памятник, только посмотри, – Филипп еле заметно ткнул в угол, где сквозь прорезь портьер, в самом углу, высился манекен.
– Ну какой же это памятник – обычный манекен в перчатках и шляпе. А что это они делают? – воскликнул Виктор, вытягивая шею и щурясь.
Стайка «султанских жен» по очереди прикасалась голыми животами к вытянутой руке ненастоящего Бибика.
– На удачу, – расхохотался Лорен.
– А Заира? Только гляньте на эту Заиру! – воскликнул Виктор, глядя, как прима, стоя напротив манекена, что-то ему нашептывает. – Только им всё это не помогает, – высокомерно заявил он и добавил: – Распустились.
– Ну, не все, не все, мой мальчик, – хитро улыбнулся дядя.
– Все, – уверенно заявил Виктор, оглядывая одинаково втиснутых в тугие лифы и шелковые шаровары женщин. – Только, пожалуй, эта, – Виктор небрежно кивнул на крайнюю наложницу.
Её талия была так узка, а бедра казались настолько круглыми, что можно было сравнить её фигурку с греческой амфорой.
– Ах, какая талия! – охнул, присмотревшись, Виктор, – вот это изгиб! Вот это узость! А ниже… ах, – молодой человек заерзал на стуле. – Дядя, что же делать? Проклятая чадра, ничего не могу рассмотреть! Ох, какие глаза! – воскликнул Виктор, – должно быть, она прелестна. Но кто это? Я знаю всех артисток Парижа!
– Значит, далеко не всех! – заявил Филипп.
