Откуда вы знаете обо мне?
– А что знаю? – усмехнулся преторианец. – Стало быть, я угадал, что вы ветеран, который лишился последней надежды вернуться на службу… Поверьте, много сейчас таких людей бродит по Риму. И я хочу вам помочь!
– С чего вдруг такая забота от трибуна преторианской стражи? Вы даже не знаете меня!
– Ну, кое-что я о вас знаю. Судя по внешности, манерам и возрасту, вы служили в армии и некоторое время назад вышли в отставку. Вы явно прибыли издалека, раз не успели к формированию легиона ветеранов. Весьма вероятно, что с Востока…
– Почему именно с Востока, может, из Испании?
– Вас выдает произношение. В Испании так не говорят.
– Ну, допустим, и что с того? Вам-то что за дело?
– Да мне все равно, а вот нашей империи нужны такие люди, как вы, старые вояки, ветераны!
– Империя? Не понимаю. У нас ведь республика!
– Бросьте, – усмехнулся Сеян. – Все вы прекрасно понимаете. Старой доброй республики больше нет. Ее последние защитники пали на поле вблизи Филипп. Вам ли не знать об этом?
Лонгин заметно побледнел. Ему отчего-то стало не по себе и хотелось только одного – как можно скорее бежать отсюда, но он не мог и двинуться со своего места. А его собеседник продолжал:
– Итак, друг мой, слушай меня внимательно. Император велел собрать еще один отряд из ветеранов и направить его в Германию вместе с новым наместником Квинтилием Варом. Ты, как мне известно, был трибуном когорты, в этом же ранге вновь призываешься на службу. В Германии твоя когорта вольется в состав XVIII легиона, – проговорил он, вставая с места. – Да, и мой тебе совет, уважаемый Лонгин, – берегись сентябрьских ид…
***
В городе племени убиев, в колонии, некогда основанной Марком Агриппой, которой по истечении ряда столетий суждено будет стать немецким городом Кельн, во дворе храма Августа на высоком алтаре пылал огонь, пожирающий мертвую плоть. Играла флейта. По склону холма стекали вниз красные ручейки, смешиваясь с водами местной речушки. Молодой рослый жрец в белой тоге, запятнанной кровью, привычным движением руки перерезал горло очередной жалобно блеющей овечке, удерживаемой его помощниками. Кровь из поврежденной артерии стекала в глубокий сосуд, а затем обмякшее, вздрагивающее, судорожно глотающее воздух животное волокли к резнику, разделывающему туши приносимых жертв. По каменным плитам двора тянулся длинный багряный шлейф…
На алтаре пылало жаркое огнедышащее пламя. В воздухе струился аромат благовоний. Серый дым восходил в небеса, хотя тот, кому приносилась жертва, доживал свои последние годы на земле…
Молодой жрец присел отдохнуть на камне, и на его плечо легла тяжелая мужская рука:
– Что, сынок, умаялся? Сегимунд, как ты, мальчик мой? – прозвучал голос на латыни с сильным акцентом.
– Где этот римлянин? – спросил на родном наречии Сегимунд, оглядываясь по сторонам и ища глазами Вара.
– Он принес жертву и направился в баню, – сказал
