style="font-size:15px;"> – Ох, беда мне с тобой! Надо было нам вместе на твоё собеседование идти. Я б Алехана на пушечный выстрел к тебе бы не подпустила! Чем он хоть занимается?
– Деривативами. Знаешь, что это?
– Что-то деревянное?
– Ага. Как рубль.
Белка не была настроена шутить. Она снова вспорхнула с кресла и принялась кружить по комнате.
– Нет, Манька. Включай иногда голову. Человек принёс тебе много горя. Теперь уже не имеет значения, что вы друг друга недопоняли, и он на самом деле, ах, ах, белый и пушистый. ОН СДЕЛАЛ ТЕБЯ НЕСЧАСТНОЙ! Не хочу напоминать, но два года назад я тебя из такой сточной ямы вынимала – вынимала долго и мучительно. Мань, ты не должна его снова впускать в свою жизнь. Потому что он опять сольёт её в унитаз. Высморкается тебе в душу. Помочится. Да я ему… Я ему в рыло дам, если встречу…
…Мне нравилось, что Белка бесится. В ней клокотала ревность, в которой она сама бы ни за что не призналась. И, чёрт возьми, мне было приятно. В конце концов, если рассудить, так ведь никто, кроме неё, и не беспокоится обо мне! И очень здорово, что она такая, моя Белочка. Не будь её, мне было бы вакуумно пусто, а это самая сильная стадия одиночества.
– Что ты лыбишься? – Белка остановилась и просверлила меня взглядом.
– Люблю тебя, Бэлл. Не сказать, как!
Она подлетела ко мне и стиснула меня в объятьях. Мне показалось, даже хрустнуло в лопатках.
В этот вечер я напилась. Одна. Втихаря от Белки, потому что сегодня была моя очередь спать на кухне. Я мгновенно захмелела от стакана рислинга, который нам подарил единорожный издатель. Сон снился нервный, рваный, наполовину цветной, наполовину чёрно-белый: как будто каждый кадр снят через фильтр цвета сепии. Мне снился Лёша, стоящий босиком на траве и плачущий. И я пытаюсь подойти к нему сзади, а он ускользает, уплывает вперёд, как на траволаторе: я иду, иду к нему, а он вроде и на месте, но не догнать. Наконец, он делает шаг – и оказывается от меня на сто метров впереди, ещё шаг – ещё сто метров. Я бегу к нему, изо всех сил бегу, на последнем дыхании, а он даже не оборачивается. Потом Лёшка заходит в какой-то дом, и я за ним. Входная дверь захлопывается, и я оказываюсь в полной темноте. Это не дом даже, а большая перевёрнутая чашка. Пустая чашка!!! Я зову Лёшку, а он кричит мне, мол, ну что же ты, иди, открывай дверь… о господи, опять эта дверь! Надо толкнуть её, за ней свет – вон в щель видно. За дверью – свобода от удушающей темноты и пустоты. Но, как всегда, мне страшно, я не решаюсь прикоснуться к дверной ручке. И, как всегда, на этом самом месте я просыпаюсь. Это к Белке во сне приходят инкубы, жалуются на хтоническую бытовуху и оставляют после себя блюзовое послевкусие и пару длинных волос на её подушке. Так, во всяком случае, Белка объясняет причины своего недосыпа. А я пробуждаюсь загруженной и бланширую в голове тему неоткрытой двери ещё полдня. Тётеньки-психоаналитика на меня нет, не к ночи будь она помянута!
Я села на раскладушке, потёрла спину. Сейчас самое
