можно было понять: тягучий, монотонный текст. Помню, пришлось помаяться, когда я впервые за эту книгу взялся. Несколько раз откладывал. Не бросил чисто из-за упрямства. Однако, в конце концов, поймал ритм, втянулся и следовал за стойким землемером до последней строки.
Эта муторная, но затягивающая история до странности походила на пересказ сна. Такая интерпретация была мне по душе (кажется, как раз в ту пору я проникся интересом к природе сновидений). Любил на эту тему пофантазировать, мешая в кучу всякую наукообразную галиматью, мистику и просто отсебятину. Представлял, например, что сны приходят к нам в виде радиоволн из параллельных вселенных, и мы видим обрывки бесчисленных вариантов наших жизней.
Со временем сногсшибательные теории перестали занимать, но сновиденческий пунктик у меня остался. Я даже методику специальную изобрёл. Устроившись где-нибудь в садике, я наклонял голову к плечу, прищуривался, гнал прочь посторонние мысли и старался внушить себе, что нахожусь в необычном месте. Иногда получалось: небо, дома, деревья, фонари – всё вокруг неуловимо менялось и окрашивалось в цвет сепии. Мне с детства нравился этот приглушённый нежный цвет. Цвет осени ― моей любимой поры. Я наблюдал за течением жизни отстранённым взглядом чужестранца или даже пришельца, и на меня накатывало – точно как в моих снах – предчувствие радостных открытий. Так я в свои фантазии погружался, так ими проникался, что иногда начинал дремать.
Чтение окончательно меня исцелило – по крайней мере, так казалось. Пришла пора возвращаться домой. Как-то вечером, дождавшись Сашу, я сказал ему, что завтра съеду. Он расстроился, стал уговаривать пожить у него хотя бы до конца лета. Не хотелось его огорчать, но решения я не переменил.
На другой день после работы я сложил немногочисленные пожитки в спортивную сумку, присел на минутку, оглядывая спокойную каморку, и вышел.
Дома первым делом открыл окна, встряхнул покрывала, потом налил воды в тазик, взял тряпку и принялся за пыль. Вот где была работа! Закончил в девятом часу вечера. Устал.
Спать устроился в мастерской. Лежал при свете настольной лампы, смотрел на свои погружённые в полумрак этюды, думал об Ане. Где она сейчас? Какому гуру отбивает поклоны? Может быть, уже взлетела – взорвалась к чёртовой матери в какой-нибудь ржавой бочке вместе с компанией. Да, промелькнула такая, злорадная, мыслишка. Ни в какую бочку она, конечно, не полезет: не такая уж дура. Давно собирался позвонить её матери, да так и не собрался.
Вспомнилась Таня, девочка, которая жила когда-то в этой комнате, в моей нынешней мастерской. Мне тогда было лет шесть, Тане – десять или одиннадцать. Большеглазая милая девочка. Думаю, это была моя первая, ещё неосознанная влюблённость. Смутно помню: сидим с ней рядышком на диване, Таня листает книжку, говорит мне что-то мелодичным голоском, а я, пригревшись у её тёплого бочка, мечтаю о том, что сегодня мне разрешат спать с ней.
4
– Я не понимаю, не понимаю, Дима, – твердил Саша, горестно
