ни молоток! А то вдруг молоток перестанет дышать, придется вызывать ему скорую помощь, делать искусственное дыхание, к Склифосовскому с сиренами везти!
Лев Абрамович уже кричал.
– Вы знаете, как тяжело оживлять молотки, дорогой мой Алексей Романович? Наша советская медицина до сих пор не умеет этого делать!!! Вся надежда исключительно на Ваш поэтический дар!!! На то, что молоток услышит Ваши стихи и оживет! Хотя потом он, конечно, пойдет и утопится с горя, чтоб Ваших виршей никогда больше не слышать! Молотку это не сложно, скажу Вам по секрету, он железный – бульк, и утонул! А производство по Вашей вине потеряет ценный и нужный инструмент!!! Да и станок так и не ляжет спать, а всю ночь будет ворочаться, в переживаниях о молотке!
Лев Абрамович, спустив наконец пар, отпил воды из стакана, немного отдышался и продолжил уже спокойным, деловитым и дружелюбным тоном.
– Алексей Романович, дружище, послушайте моего доброго совета – пожалуйста, никогда больше не сочиняйте стихов. Ваши вирши дерьмо, а Вы – отличный слесарь, но дерьмовый поэт. Пишите лучше инструкции по эксплуатации молотков… Следующий!
Глава 10. Болевые точки
(вторник, 22:30, четверо суток до Дня вакцинации)
И тут Иван Иванович проснулся. Он ждал Штыка, который вот-вот должен был прийти с отчетом об устрашении Бабушкина, и сам не заметил, как уснул в своем уютном кресле. И ему снова приснилась та глупая и приключившаяся с ним без малого сорок лет назад история, которая, как он всегда считал, навеки забыта и надежно похоронена в глубине его памяти. Давным-давно умер Лев Абрамович Рубинштейн, вернувшийся во время перестройки обратно в столицу, много лет назад распался литературный кружок при «Заре коммунизма», да и все его члены давно умерли, не достигнув, к сожалению, ни малейших творческих высот, а жив остался лишь постаревший Иван Иванович, тот самый незадачливый поэт, попавшийся когда-то под горячую руку бесцеремонному литератору Рубинштейну. После той страшной и публичной экзекуции молодой слесарь никогда в жизни не пытался писать стихи. И он считал всегда, что эта старинная история давно им пережита, положена на дальнюю пыльную полку его обширной памяти, и никогда больше не сможет задеть какие-либо чувствительные струны его замшелой души. Но, как выяснилось недавно, Иван Иванович очень сильно ошибался.
Секретарь антиваксеров, надо сказать, всегда относился к своему главному противнику в стане врага довольно-таки равнодушно, хотя причин для искренней ненависти к Андрею Николаевичу Бабушкину у него, казалось, было в избытке. Ведь неожиданное возрождение «Зари коммунизма» стало сильнейшим аргументом в пользу власти для тех горожан, которые пока еще не определились со своим отношением к вакцинации, или, проще говоря, для колеблющихся. Всех этих людей могла и должна была привлечь на свою сторону партия антиваксеров, но все они, благодаря умелой пропаганде Андрея Николаевича, перешли в стан подлых вакцинаторов.
Однако, Иван Иванович не испытывал ненависти к Бабушкину по двум простым причинам. Во-первых, вся эта людская пена, колышущаяся
