руки у меня связаны… но чем, гм, как-то не конкретизировал. Просто ощущение, понимаете? Из этих ощущений возник импрессионизм, это искусство такое… вроде футбола низшей лиги.
Мариэтта, прислушиваясь одним ухом, бросила ядовито:
– Импрессионизм от впечатлений, а не ощущений!
– Здорово, – обрадовался я. – Значит, я еще и впечатлительный, а не только ощущательный? То-то меня всего трясет!.. Может быть, вы меня обнимете, чтобы я перестал дрожать и вздрагивать?
Она смерила меня злым взглядом.
– Послушай что-нибудь успокаивающее.
– Давай я обниму, – предложил Синенко.
Я смерил его опасливым взглядом.
– Я человек старых взглядов, понимаете ли…
– Без намеков, – сказал он угрожающе. – Я человек еще более старых.
– А вот я кроманьонец, – похвастался я. – Но мы вас, неандертальцев, помним!.. Вообще-то я не знаю уже, за что я налоги плачу? Почему меня не защищают?.. Мне что, в общество защиты животных обращаться?.. Да не потому, что осел, животных вы все защищаете!..
Он сказал успокаивающе:
– Мы тоже защищаем, не волнуйтесь вы так… Вон у вас «Резня на Журавлевке» в закладках, это ж сколько человек вы там убили, тысячи? И ничего…
Я снял с плеча ящеренка, поцеловал в морду и опустил на пол, слегка подтолкнул в толстый зад.
– Иди, бегай во дворе. Тебе не стоит слушать про убийства мобов. То плохие мобы. А ты замечательный.
Ящеренок прыжками вынесся через раскрытую дверь во двор, Синенко сказал серьезно:
– Не волнуйтесь, сейчас все поймем и решим.
Голос его прозвучал зловеще, хотя это я могу и сам интерпретировать по своей хозяйственности и подозрительности.
Карлашев ушел в гостиную, мы услышали, как присвистнул там. Синенко сказал мне дружелюбно:
– Пойдем посмотрим. Хотя для тебя это и просто дикая новость, ты никого из них не видел, но все же полюбуйся, что они с твоей мебелью сделали.
– Запачкали? – спросил я в панике. – С ногами на диван?
Он хохотнул:
– Увидишь. Как бы впервые. Ты ж ничего не видел, ничего не слышал? Как те три обезьяны?..
– А что третья?
Он взглянул на меня пронизывающим взглядом.
– Быстро схватываешь. А третья «никому ничего не скажу». А ты, похоже, все три. Многообезьянник. В смысле, многостаночник.
Я перешагнул порог и в самом деле ахнул без всякого притворства. Стена вся в дырках. Останься там на несколько секунд дольше, нашпиговали бы свинцом, как говорится, хотя пули давно уже без свинца.
Я ощутил, что меня снова начинает потряхивать пережитое, Синенко делает вид, что рассматривает залитый кровью пол, распластанные тела, но наблюдает за мной остро и неотрывно, этому наверняка тоже учатся в полицейских академиях.
Мариэтта прошлась вдоль стены, стараясь не вступать
