образом? Значит, он не попал в розыгрыш? Или Надя его выиграла?
– Да, да, вот… Именно Надя и оказалась такая счастливая, – с большой серьезностью ответил старик, как будто так оно и вышло на самом деле, и добавил, несколько помолчав: – А я на это личико, признаться, люблю смотреть: молодые годы свои вспоминаю, – поэтому… Не говоря, что ваша кисть, – всякому лестно иметь…
Произведения своей кисти Сыромолотов всегда рассматривал внимательно: они, конечно, говорили ему больше, чем кому-либо, но то, что его этюд оставлен был Надей у себя (так он подумал), очень согрело его сердце, так что совсем было сорвалось с его языка, что он получил от Нади письмо, – едва удержался, чтобы не сказать.
Было и другое: он пригляделся к старику и подумал, что такой древний, тоже ведь мог быть в толпе, идущей за Надей. Не старый интеллигент, а древний, который воспитывал своих внуков на передовых идеях, и как же ему было усидеть дома, когда пошли внуки?
– Присядьте, пожалуйста, – сказал Петр Афанасьевич, показывая ему на диван и сам опускаясь в кресло, ближайшее к дивану.
– Благодарствуйте, – сказал Алексей Фомич, но сел не с краю, а против какой-то круглой тумбочки, покрытой вышитой скатерткой и наполовину скрывавшей его от старика.
На эту тумбочку Дарья Семеновна заботливо перенесла с веранды тарелку с грушами и ушла хлопотать по хозяйству; зато вошли и сели оба студента.
Сели, впрочем, в отдалении – гостиная была обширна, а Сыромолотов вынул свой альбомчик и развернул его так, чтобы половину его прижать к тумбочке, коленом, а на другой половине незаметно от старика зарисовать его голову и плечи.
Старик тряс головой однообразно, это не мешало улавливать его черты, а чтобы делать это совершенно для него незаметно, Алексей Фомич рисовал левой рукой, правой же для отвода глаз перекладывая с места на место груши на тарелке.
– Вот сегодня… Ксюша описала, моя племянница… мытарства свои, – обратился Петр Афанасьевич к Сыромолотову.
– Я слыхал – читали вслух это письмо, – отрываясь от альбомчика, отозвался Алексей Фомич.
– Слышали? Ну вот… Вот поэтому я и уснуть не мог. – Покивал и добавил раздумчиво:
– Каково, а? Волки!.. «Волк и Красная Шапочка». И бабушку съел и Красную Шапочку тоже… Это немцы придумали такую сказку, немцы.
– Немцы? – спросил Сыромолотов, желая вызвать нужный ему поворот головы старика.
– А как же?.. Он, волк, бабушкин чепчик надвинул на свои уши, а?.. Под бабушкино одеяло улегся: совсем бабушка, а? Нисколько не волк!.. Мы философией заняты… Шопенгауэр, например, пессимист… «История, говорит, например, что такое история? Так себе – шатание бессмысленное из стороны в сторону… И вообще жизнь, – бессмыслица, чепуха…» Вот мы как к жизни относимся, не ценим ее совсем. Гартман еще у нас есть философ… Уж такого-то пессимиста поискать!.. А оказалось, волк этот такой же подлец, пессимист, как и настоящий лесной. И философия у него одна: гляди направо: там Франция – бабушка, – съешь ее!.. Гляди налево:
