же тут больше делать? Я с книжками под мышками не хожу.
Итак, рапорт окончен. Адрес прежний».
Подписался он так замысловато, как взяло перо, но письмо не доверил Марье Гавриловне – понес его сам и опустил в почтовый ящик не на улице, а на почте, находя, что так оно верней дойдет куда надо.
Когда же возвращался он с почты домой, то встретил обоих братьев Нади. Они были весело настроены, и он понял это, когда Саша сказал ему:
– Завтра уезжаем в Москву, засиделись!
А Геня добавил:
– В такое время, как теперь, в Москве гораздо интереснее, чем здесь.
– Разумеется, – в этом вы вполне правы, – согласился Сыромолотов. – В Москве или, еще лучше, в Петербурге.
– А не читали в газете – в «Русском слове» это было, – Ленин будто бы арестован австрийцами в Кракове и сидит в тюрьме! – обратился вдруг к нему Саша.
– Кто, вы сказали?
– Ленин, – повторил Саша, а Геня, заметив недоумение на лице художника, пояснил:
– Вождь партии большевиков… Эмигрировал из России после девятьсот пятого года.
– A-a, Ленин! Да-а, я о нем имею понятие, – сказал Сыромолотов. – Так арестован, вы говорите, австрийцами?
– Да, и посажен в тюрьму в Кракове.
– Вот как!.. Я читал, что Максим Ковалевский арестован, профессор и вообще… деятель он какой-то.
– Да, и Максим Ковалевский тоже, но это еще и так и сяк, – сказал Геня, – а вот Ленин в австрийской тюрьме, – это гораздо более печально!
– Гм, да, конечно… Ленин, и вдруг… – скажите, пожалуйста! Может быть, затем арестован, чтобы выдать его русским властям? – выразил вдруг осенившую его догадку художник.
– Вот именно, – подхватил Саша. – Ведь это Ленин. Это социал-демократы большевики направляли русскую революцию девятьсот пятого года!
– Ленин?
– А как же! И австрийское правительство это отлично знало, конечно, и он не первый уж год, мне говорили, живет в Кракове, и вот – арестован!.. Ну, до свиданья, Алексей Фомич! Счастливо, как говорится, оставаться!
– Счастливого пути, – совершенно механически сказал Сыромолотов, и они простились.
А когда художник вернулся в свою мастерскую и глядел на «Демонстрацию», он силился как-нибудь представить себе того, кто руководил ни больше ни меньше как революцией в России девять лет назад, и не мог, конечно. Он очень мало слышал о Ленине и никогда не видал, разумеется, его портрета.
Но зато картина «Демонстрация» осветилась для него, художника, новым светом, кроме обычного, солнечного, свойственного летнему южному дню. Как будто где-то вдали, за рамкой картины, стоял этот направляющий, руководящий – вождь революционных сил, и от него исходил этот другой свет, отражающийся на лицах, охваченных экстазом.
Он приоткрыл завесу в будущее, и свет хлынул именно оттуда, из-за этой завесы, из будущего,
