оказалась невозможной. Как знать, может, это добавочно подзуживало к перестройке? Не мне, так всем?
Мебель в кабинете стояла новая, итальянская; все отечественное лидера страны раздражало. Красивый темно-вишневый стол с полукруглой тумбой. Два кожаных кресла для гостей, нарочно низенькие – чтоб посетитель взирал на хозяина снизу вверх и проникался своим ничтожеством. Сбоку, ближе к двери – стол заседаний для «ближнего круга»: всего на шесть мест. И то много…
Имелся еще столик в углу, за которым Горбачев любил пить кофе, и небольшой книжный шкаф. Пол застилали дорогие ковры. А потолок был куполообразным, под ним сияли огромные хрустальные люстры[32]. Храм, да и только.
К кабинету примыкала комната отдыха, в которой генсек, по его словам, так никогда и не прилег, даже чувствуя себя неважно. О да. «Все-то ты в трудах, государь, все в трудах… аки пчела».
Рыжков прошел через сумрачную приемную, где сидела сумрачная охрана и личные секретари Горбачева. Оттуда можно было попасть и в «Ореховую» комнату, обшитую панелями этого дерева, где политбюро обычно решало вопросы, – но шеф вызвал лично к себе.
Предсовмина вошел беззвучно, и его не сразу заметили. Он решил на всякий случай воспользоваться этим и разведать обстановку: хоть пару фраз – о чем тут без него?
Горбачев и Лигачев сидели спиной к двери, и генсек втолковывал:
– Плановая экономика – это вчерашний день. Нужно перейти к свободному рынку, он сам себя организует, стихийно.
– Погодите, Михал Сергеич. Как же без планирования?! Да мы все в жизни планируем, без этого никак! Вот вы захотели стать юристом – и составили план: приехать в Москву, поступить в МГУ, окончить… А если б ждали, пока стихийно станете юристом?
– Это демагогия, – отрезал генсек. – Егор, ты что, против перестройки?
– Конечно нет, Михал Сергеич! Однако… меру надо знать. Помните, Ленин говорил: «У нас ужасно много охотников перестраивать на всяческий лад, и от этих перестроек получается такое бедствие, что я большего бедствия в своей жизни и не знал. Не перестраивать, а, наоборот, помочь надо исправить те многочисленные недостатки, которые имеются в советском строе и во всей системе управления, чтобы помочь десяткам и миллионам людей»[33].
Горбачев уважительно покачал головой и языком цокнул:
– Наизусть помнишь? Ну ты молодчик, Егор… Однако ты мне Ильича в нос не суй, тогда ситуация другая была. О, Коля пришел!
Он повернулся к Рыжкову, но вставать не стал, так руку протянул.
– Я что тебя звал-то: пора Гришина менять, засиделся. У тебя мысли есть?
Речь шла о Викторе Гришине, который руководил столичной парторганизацией (то есть всей Москвой) уже почти двадцать лет. Кадр он был старый, брежневский, и годами не юн – короче, в перестройку не вписывался. Это было ясно каждому.
Рыжков осторожно прозондировал почву, вопросом на вопрос:
– Я надеюсь, у вас уже есть предложения?
– Да. Туда нужен крепкий боевой товарищ. Наше мнение с Егором Кузьмичом, что это Ельцин.
Сам не люблю подробных описаний интерьеров – однако главный кабинет страны показался мне достойным портрета. Детали я взял из книги Болдина.
