Брекеты сняли, но осталась привычно закрытая улыбка, лишь раздвигающая уголки губ. Лишь карие, широко распахнутые с искоркой насмешки глаза нравились даже мне самой. Я находилась между миром взрослых и детей. И если с одноклассниками у меня было полное совпадение, то в общении со взрослыми я чувствовала скованность. Особенно я затруднялась с ответом на их повторяющиеся вопросы: «Где твой папа?» или «Кого ты больше любишь: бабушку или маму?». Этот вопрос всегда перехватывал обиженный внутренний Ребёнок и мямлил что-то невразумительное.
Когда рядом не было взрослых и когда я отходила от зеркала, то забывала о досадных мелочах, портящих моё настроение или внешность. Вновь становилась свободной и уверенной в себе, порой даже затевала школьную бузу. Одной из моих инициатив стало предложение однажды весной всем классом сбежать с урока, когда заметно задержалась учительница. Её не было минут десять после прозвеневшего звонка. Быстро собрав портфели, чемоданчики, а кое-кто – и модные кожаные папки, все без пальто высыпали на улицу. Потолкавшись около канала Грибоедова, к следующему уроку мы благоразумно вернулись в школу. Но оказалось, сбегали не все, а трое остались дожидаться опоздавшую учительницу. Одна из штрейкбрехеров, неизменно прилежная ученица Алла, заявила нам, что учительница всё же пришла чуть позже, сильно ругалась и обещала всем сбежавшим неприятности.
Сейчас я уже не вспомню, как объясняла причину своего, как нам тогда казалось, предательства послушная троица. Помню лишь, что за всех отдувалась Алла. Она не только не раскаялась, но даже в чём-то обвиняла нас, революционное большинство. И тогда я предложила объявить этой Алле бойкот – совсем не разговаривать с ней. Она продолжала оправдываться – я, откинув назад голову и презрительно искривив губы, молчала. Меня поддержали остальные сбежавшие. И Алла, взрослая семиклассница, вдруг разрыдалась, опустив голову на парту. Я и моя группа поддержки чувствовали себя победителями.
Затем прозвенел звонок, пришёл другой учитель и начался очередной урок. Страсти, казалось, стихли – на следующей перемене с Аллой никто не разговаривал, и она молчала, просто вышла из класса. Последним уроком в тот день у нас была литература, и вёл её наш классный руководитель Алексей Николаевич. В конце занятия, продиктовав домашнее задание, он попросил всех остаться. Оказалось, что классный руководитель был уже в курсе случившегося. И не только в курсе нашего побега, но и дальнейших разбирательств с нерешительными: перед уроком Алла пожаловалась ему, что ей объявили бойкот, никто не хочет с ней разговаривать. Минут десять литератор выговаривал всему классу и за срыв первого урока, и за нетоварищеское отношение к Алле. Затем обратился к самой Алле, попросив указать зачинщика бойкота. Она назвала мою фамилию. Я застыла в неподвижности, опустив взгляд к парте. Алексей Николаевич отпустил ребят, а меня попросил остаться. Одну меня.
Мне предстоял нелёгкий разговор. И он был трудным для меня вдвойне, потому что до этого
