ее и пальцем не трогал, – сказал Ханс Кристиан, но слова не успели сорваться с губ, как люди начали визжать, шуметь, кричать и толпиться вокруг него, теперь еще больше стремясь сбросить его в канал. Больше ему ничего не удалось сказать. Он почувствовал на своем лице что-то живое, это был плевок, слюна стекала по щеке, и он заметил белую яростную пену у рта сестры.
– Проклятый убийца, – кричит она прежде, чем начальник полиции вклинился между ними.
– Забирайте его, – приказал Козьмус Браструп двоим полицейским.
Они подчинились в отличие от ног Ханса Кристиана, которые отказались ему служить. «Я не сделал ничего плохого», – прошептал Ханс Кристиан, и его уже несли, сильные руки взяли его под мышки с двух сторон, и ему было больно, больно и тогда, когда его бросили на пол повозки и втиснулись рядом. Он слышал, как ему вслед кричали мужчины и женщины, и даже пара детей.
– Собака, убийца, чудовище!
– Голову с плеч, это он! – раздавался многоголосный крик. – Голову с плеч, голову с плеч!
Люди кричали и рычали на него. Это был театр, спектакль, в котором он играл роль злодея. Ханс Кристиан уселся и посмотрел на людей, он не знал почему, но ему следовало лечь. Он смотрел вниз, на самого себя, и заметил, что его руки в карманах были мокрыми от пота.
Губы у него дрожали, так бывало всегда: от несправедливости его нижняя губа начинала дрожать, а потом катились слезы. Почему Бог зол к нему? За что ему это? Он всегда желал только одного: воспевать красоту, пока поется, писать о красоте, пока пишется, танцевать и веселиться. Почему это неправильно? Это во славу Божию, а не его собственную, он покинул отчий дом и объятия матери в четырнадцать лет, уехал один в Копенгаген, чтобы иметь возможность славить Творца в слове, песне и танце. И все, что он предпринимал, встретило отказ. Это было похоже на прощальный привет от Бога, всякая надежда угасла. Теперь унижение сделалось полным. Абсолютным.
– Все кончено, мама, – прошептал он и опустил голову, чтобы никто не видел его искаженного лица. Лица, над которым всю его жизнь смеялись, лица, в которое кричали и плевали, над которым насмехались, от которого отводили взгляды. Недели не пройдет до того, как в газете «Тидене» будет напечатан его портрет с подписью «Скверному поэту вынесли смертный приговор», и скоро безжалостный топор над эшафотом на площади Амагер скажет последнее слово, это уже решенное дело.
Глава 5
Мадам Кригер приходила в ботанический сад уже месяц. В тихом уголке она привязала саженец яблони к боярышнику, прорезав в каждом из них по отверстию и соединив их так, чтобы они срослись. Это казалось мистическим, магическим, когда она читала описание у Шнайдера, но теперь она видела это собственными глазами. На одном стволе цветет боярышник и растет яблоко. Две вещи образовали нечто третье. Как и говорит Шнайдер: мы не должны бояться делать мир таким, каким нам хочется.
Мысли мадам Кригер перенеслись от боярышника к платку.
Она совершенно
