Похож на молодого Мишу Козакова. Ты еще очень молод, хорошо сложен и, кажется, здоров. Поверь, я разбираюсь в мужчинах. Я могла бы устроить твою жизнь совсем иначе. У меня есть знакомые женщины. Жены иностранных дипломатов. И русских тоже. Жены безупречных партайгеноссе. Все они хотят иметь немного радости в жизни. В конце концов, они еще нестарые, сорок два – сорок три года.
Я оглушительно захохотал, смеялся до слез, на меня уже начали оборачиваться.
– В конце концов, как ты сказала, это очень даже неплохо, что тебя заботит мое будущее. Если бы я искал женщину постарше, я, конечно, предпочел бы тебя.
– Что тут смешного? В тебе говорит советское воспитание, ты находишься под влиянием доминирующих в обществе предрассудков. Вообще-то, я тебя не осуждаю. По большому счету, все мы родом из детства, мы родились под розовым небом зари коммунизма.
Ева была философом, она всегда была настроена снисходительно и примирительно. Не очень высоко ставила человеческие добродетели и людей в целом, но считала их недостатки естественными.
Ева знала лучшие времена и тогдашних «лучших» людей: партийных боссов, озабоченных построением светлого будущего для всего человечества, которые при этом не хотели забывать о своих маленьких человеческих слабостях; богатых сынков известных и обласканных партией деятелей культуры, разъезжавших на престижных тогда «Волгах» и «Победах»; самих старцев от искусства, которым давно уже все в жизни было дозволено; надменных кавказцев, которые гроздьями падали к стройным ногам северной богини; номенклатурных небожителей – любителей и содержателей балетных девочек, травести, доступных актерок, косящих под инженю, дам полусвета; владельцев подпольных борделей, фарцовщиков и валютчиков, без которых в те времена невозможна была настоящая «роскошная» жизнь. Вокруг Евы вращались толпы посредников, сутенеров, держателей бандитских пирамид, работников разных органов, курирующих эти параллельные миры и снимающих с них дань в пользу блюстителей правильной жизни самого передового в мире общества.
Многие прошли через ее объятия или соприкасались своими орбитами с ее орбитой. В сущности, все эти люди были испорчены видимостью культуры… Для них культура, тысячелетиями выстраданная человечеством, была заключена в шутовские наряды и приобретала в их восприятии опереточный характер. «Гамлет» – оперетта; «Король Лир» – оперетта; Великая Отечественная – бравурный марш; Гулаг – явное преувеличение, а может, и просто выдумка космополитов; жизнь – череда маленьких радостей и удовольствий. Они недотягивали даже до гедонизма и эпикурейства.
Я говорил, а она слушала, не сводя с меня привычно насмешливого нежного взгляда и лениво помахивая огромными, словно крылья бабочки, идеально обработанными ресницами.
– Как же ловко ты манипулируешь словами – словно юбкой в канкане! В чем же, по-твоему, разница между гедонистами, эпикурейцами или, например, сибаритами?
– Гедонист – Ноздрев; эпикуреец – Йозеф Швейк или Омар Хайям; начинающий сибарит – Никита
