не случилось. Дежурный ефрейтор Биденко.
– Здравствуйте, артиллеристы!
– Здравия желаем, товарищ капитан! – дружно крикнули разведчики.
После этого капитан Енакиев обычно командовал «вольно» и разрешал продолжать заниматься каждому своим делом. Но на этот раз он молча сел на подставленный ему табурет и довольно долго рассматривал трофейную картину «Весна в Германии».
Батарейцы хорошо изучили своего командира. Достаточно было посмотреть на его нахмуренные брови под прямым козырьком артиллерийской фуражки, достаточно было увидеть его прищуренные глаза, тронутые вокруг суховатыми морщинками, и твердые губы, сложенные под короткими усами в неопределенную, холодную улыбку, чтобы понять, что без хорошего «дрозда» нынче дело не обойдется.
– Стало быть, никаких происшествий не случилось? – сказан капитан, помахивая по столу снятой перчаткой.
Биденко молчал, сразу сообразив, куда гнет командир батареи.
– Что ж вы молчите?
– Разрешите доложить…
– Можете не докладывать. Известно. Хорош у меня разведчик, которого мальчишка вокруг пальца обвел! Командиру отделения докладывали?
– Так точно. Докладывал.
– Ну и что же?
– Командир отделения четыре наряда не в очередь дал.
– Сколько нарядов?
– Четыре.
– Мало. Доложите ему, что я приказал от себя еще два наряда прибавить. Итого – шесть.
– Слушаюсь.
Капитан Енакиев некоторое время не спускал глаз с вытянувшихся перед ним солдат.
– Садитесь, орлы, – наконец сказал он, расстегивая шинель и давая этим понять, что официальный разговор кончен и теперь разрешается держать себя по-семейному. – Отдыхайте. Слыхал я, что вы мужички хозяйственные, будто у вас завелся какой-то необыкновенный пензенский самосад. Вы бы меня угостили, что ли!
Не успел он это сказать, как пять кисетов потянулись к нему, пять нарезанных газетных бумажек и пять зажигалок, готовых вспыхнуть по первому его знаку.
Отовсюду слышались голоса:
– Моего возьмите, товарищ капитан. Мой будто малость послабже.
– Моего попробуйте, мой с можжевельником.
– Разрешите, товарищ капитан, я вам скручу. Против меня тоньше никто не скрутит.
– Может быть, легкого табачку желаете? У меня сухумский, любительский, сладкий, как финик.
– Богато живете, богато живете, – говорил капитан, неторопливо примеряясь, у кого бы взять табачку. – А ты, Биденко, ты зря свой кисет подставляешь. У тебя я все равно не возьму. Накуришься твоего табачку, а потом, чего доброго, проспишь все на свете.
– Верно, – подмигнул Горбунов. – Точно. Это он непременно после своей махорки заснул в машине и пастушка нашего прошляпил.
– Про это я и намекаю, – сказал капитан.
– Товарищ капитан, – жалобно сказал Биденко, – кабы он был обыкновенный
