открытое презрение. -тогда какая-то высокомерная сука Розенблатт действительно должна жить в твоей квартире! В конце-то концов, встала бы на колени и сделала этому полицаю минет! Или бабулю свою не жалко?
Я вспыхнула, а перед глазами, как наяву, возник офицер Кастор Трой в расстегнутой форменной рубашке и его пальцы у меня во рту.
– Я не смогу достать дело вашего сына – это исключено. Он будет следить за сейфом, как за зеницей ока. Но я достану деньги! Обещаю, что достану!
– Где? – выплюнул Брент и грубо припечатал. – Или надеешься, сможешь родить банкноты из своего девственного влагалища? Ты неплатежеспособна, крошка!
– В пансионе Эдны Диофант! – выпалила я, а потом зажала себе рот, осознав, что сказала.
Судя по тому, как изменился в лице подлец, это имя было ему знакомо.
– Ах, вот оно что, – Брент похотливо облизал губы и глазки его заблестели. – А я, признаться, недооценил тебя, милашка. Вот только кто польстится на такую задрипку, как ты… Впрочем, всякие бывают извращенцы! Окей, дерзай, крошка, раз у тебя… такие знакомые. Честно говоря, мне твою бабульку жалко. Очень она мамашу мою покойную напоминает. Я даю тебе ровно месяц. Отдашь мне на руки миллион лей – считай, я в тебя поверил. Если нет – никаких отсрочек. Я отдаю квартиру Розенблаттам. Несмотря на все вопли, квартирка очень приглянулась этой сучке, она ее дождется и возьмет без всякой скидки. Если ты не расстаешься, конечно. По рукам?
– По рукам… – прошептала я.
Я сказала про Диофант лишь, чтобы отсрочить кошмар и это у меня получилось. В безграничном отчаянье, охватившем меня, я же не подумала о этом всерьез?
– И ты… это… принеси ежевичный пирог, который испекла твоя бабушка, – добавил Брент. – Думаю, у тебя все равно сейчас не будет аппетита. А моя жена очень любит домашнюю выпечку.
– Моника Калдер, на исповедь.
Суровый безликий нравственник, появившийся в архиве, как черт из табакерки, застал меня врасплох. Я быстро вытерла воспаленные глаза, надеясь, что они выглядят не заплаканными, а уставшими, и спешно поднялась. На исповеди я была совсем недавно, искренне покаялась старому капеллану в своих грехах и была уверена, что в ближайшее время меня не призовут.
При полицейском отделении существовала небольшая капелла, в которой старый капеллан Петцваль проводил мессы и соборные молитвы. Все мы были обязаны исповедаться и причащаться – нравственники строго следили за теми, кто пропускал богослужения, тем самым демонстрируя неуважение к законам, которые нам дали те, кого мы почитаем за святых. К слову сказать, Петцваль был единственным из нравственников, к которому я испытывала симпатию – это был пожилой десмонд со светлыми глазами в сетке морщин, с которым мы иногда подолгу разговаривали.
Несмотря на то, что часовня совсем небольшая, она была создана с большим мастерством, в лучших традициях готики. Как будто свитая из арок и колонн, она, как кружевом, была украшена причудливой резьбой, изображающей
