Почему ты грустишь?
– Стоит ли говорить тебе об этом, Матвей?
– Расскажи, я всё для тебя сделаю! – он заглянул ей в лицо. Чуть набухшие веки заставляли его синие глаза смотреть как-то виновато или даже жалобно.
Она потупилась:
– Мы едва не разорились.
– Не грусти, Ольга! Поверь – я буду любить тебя, что бы ни случилось. Да хоть и без приданого! Не тревожься: я и мой папенька… мы поможем вашей семье!
– Не надобно уже помогать, – она мотнула головой. Всхлипнула и зажала ладошкой глаза.
Матвей сморщил брови, приоткрыл губы. Развёл руки – и укрыл её в щедрых объятиях:
– Оленька, только не плачь! Я… я прошу тебя… Ольга, ты же знаешь… я не переношу девичьих слёз.
Она оперлась о его руку и села на сваленный ствол.
– Владимир уехал в Петербург продавать дедушкино имение.
Матвей гладил её шёлковые пуговички на спине:
– Я понимаю твои страдания, Ольга. Мне было бы так же больно, ежели бы я потерял наше Бакшеево. Я просто… не знаю, что сказать тебе…
Светлая головка приклонилась к его льняному рукаву.
– С тобою так хорошо, Матвей. Ты словно солнышко. Когда я рядом с тобой – и о горестях думать не хочется. Прошу тебя, поиграй для меня. Что-нибудь грустное…
Элегия свирели заструилась по лесу, завиваясь в диких стволах, зазвенела небесными отзвуками. Прижимая к губам черёмуховый срез, Матвей взглядывал то на свежее небо и макушки голых осин, то в лицо Ольге. Её маленький рот, губки полумесяцем так и манили – как малина в сахаре.
Последнюю ноту повторило эхо – и она вскочила со ствола к другу, обняла его за шею, прижалась прохладной щекой.
– Как бы мне хотелось, Матвей, быть с тобою и смотреть на тебя вечно, когда ты играешь для меня!
– Так не уходи.
Он взял её за руку, и они пошли опушкой до Превернина. Двухэтажный белый дом с колоннами утопал в змеящихся яблоневых ветках.
– Должно быть, Владимир уже вернулся, – Ольга насупила тонкие брови. – Мне надобно домой.
– Завтра я снова жду тебя, – Матвей тронул музыкальным пальцем её щёчку. – Милая Оленька, обещай мне, что не станешь грустить.
– Я буду думать о тебе – и это поможет мне всё принять.
Она поцеловала его запястье под вышитой славянскими крестами манжетой – и пошла к дому.
***
В кабинет Фёдора Николаевича постучали. Дверь боязливо отворилась, и заглянул Владимир с чёрной шкатулкой в руке. Отец вытянул раздвоённый ложбинкой подбородок:
– Что?
– Всё.
На стол хлопнулась пачка ассигнаций. Вторая, третья. Четвёртая! Фёдор Николаевич перестал морозить глазами мрачное лицо сына – и посмотрел на серые кирпичики.
– Владимир! И всё ассигнациями? Сколько же здесь?
– Сто
