слезой,Когда мы вернемся домой…
Никогда хрипловатый голос Леонида Утесова не волновал меня так сильно и глубоко, как тогда.
Мне бы поискать «пятьсот-веселый», который шел в сторону Херсонщины, туда, где мама оставалась в оккупации, – за тем, собственно говоря, и приехал я на Украину, – но ноги сами понесли меня на Брест-Литовское шоссе… Здесь была наша актерская школа при киностудии. Что с ней теперь? Есть ли она? Будет ли? И что с ребятами?
Переступив проходную студии, я замер: диво дивное раскинулось передо мной – яблоневый сад. Не удержался – сорвал плод, наспех потер им по гимнастерке, откусил…
– Ты шо робыш?!.. Тэбэ ж пустылы як людыну, а ты!.. – без злобы, а так, для порядка, покричал на меня вахтер.
– Не сердись, дядя. Имею право. – И демонстративно хрумкнув сочным яблоком, я подошел к нему, спросил:
– Про Александра Петровича Довженко слыхал?
– Слыхав! – Вахтер переступил с деревянной ноги на здоровую, добавил – Цэ ж його рукамы посажено… – Он тяжко вздохнул и замолчал.
Я рассказал ему, как наш первый урок по мастерству актера Довженко начал со слов: «Будут из вас актеры или не будут, а дерево посадить извольте». И вот вместе с ним, почти со всеми студийцами, мы сажали этот сад.
– Ну, ты кушай, кушай, чого ты… Давай рюкзачок. – Вахтер проворно снял с моего плеча вещмешок и торопливо заковылял к деревьям…
Когда мы прощались, я напрасно пытался оставить ему банку тушенки. Он – ни в какую:
– Шо ты, шо ты, сынок, може, маты твоя голодна…
Нагруженный яблоками от щедрот сторожа, побрел я к вокзалу. Почему-то вспомнилось: на тюменском фанерном комбинате работали пленные немцы, а наши вдовушки, матери и сестры кидали им через забор кто хлеб, кто морковь, кто… И оттуда доносилось: «Данке шон… данке шон…»
А в голове назойливо звучали слова из песни:
И камень родной омоем слезой,
Когда мы вернемся домой…
Возле парка имени Пушкина меня окликнули. Я очнулся от своих мыслей, оглянулся. Ко мне подходил, по-стариковски шаркая, седой и очень худой мужчина. Сердце екнуло: да ведь это… (Имени и фамилии этого замечательного деятеля культуры, скульптора, режиссера, не назову. Пусть он будет просто Режиссер. Умер этот талантливый красивый человек, и уточнить детали его рассказа не смогу, если вдруг память в чем-то изменила мне.)
Это… Режиссер! Я узнал его сразу. Как же?! Ведь он меня, студентика, утвердил на эпизодическую роль в своем новом фильме, который начал снимать перед самой войной.
Я молчал, вглядывался.
– Простите, вас Женей зовут?
– Так точно! – отвечал я по-военному и почувствовал, что тушуюсь, робею. Тут все смешалось: и разница в возрасте, и дистанция «студент – режиссер», и вид его, человека, измученного войной, и слухи…
Медленно, обмениваясь незначащими словами, подходили мы к зоопарку.
– Вы,
