люди ставят под сомнение методы, которые я использую для обучения или для анатомирования, но я все делаю в интересах исцеления…
– Значит, ты знаешь, где все находится? Каждый орган? Каждая кость?
– Да.
– И ты режешь людей, чтобы это выяснить? Ты извлекаешь тела из песка, чтобы изучать их?
Из раны на ее ноге все еще текла кровь. Он попытался сосредоточиться на этом, чтобы не слышать всех голосов – воспоминаний о них, витающих в голове. Голоса называли его исследования «больными» и «извращенными» и при этом не брали в расчет жизни, которые он спас на основании своих знаний, предположительно полученных нечестным путем.
– Мои эксперименты проводились на трупах, все семьи соглашались, – почти, почти все. – Я не сделал ничего плохого.
– Конечно, нет, – сказала она, садясь и дотрагиваясь до его щеки. – Но только не в глазах закона.
Он отступил от стола. При каждом ее движении в его груди завязывался неудобный узел. Дыхание становилось поверхностным и частым, но он заставил легкие работать в устойчивом медленном ритме.
– Я понимаю, – сказала она торжественно. – Ты делал то, что считал должным, что другие отказывались делать. Только для того, чтобы стало лучше.
– Стало лучше, но не мне, – сказал он мрачно и, вздохнув через нос, продолжил: – Кто вас порезал?
– Я хотела познакомиться с тобой, – сказала она, не смущаясь под его пристальным взглядом.
Что она хотела этим сказать… Она сама себя порезала?
– Есть другие, более верные пути, мадам.
– Мне нужна была проверка, – Фиона подмигнула ему и снова легла. – Но ты ее пока не прошел.
– Не прошел…?
Шарбон не закончил фразу, потому что сбоку подошла Ада и принесла кастрюлю с горячей водой, чтобы промыть рану Фионы и убедиться, что инструменты продезинфицированы.
Легким движением запястья Фиона прикрыла подвязку из камней похоти, дернув уголками губ, будто говоря Шарбону, что это их маленький секрет.
Шарбон быстро обработал порез, но не стал жертвовать умением ради скорости. Каждый взмах ресниц и закусывание губ Фионы каким-то образом отражались в его теле – будто он шил себя, а не ее. Его одинаково раздражали и ее гладкая кожа, и грубая ткань юбок. Он хотел как можно скорее вернуться к Уне и забыть про этот тревожный разговор.
Она испытывала восторг, наблюдая за его работой, и этот восторг тревожил его. Большинство людей, которых он зашивал, хотели, чтобы и он, и его квадратная челюсть навсегда исчезли из их поля зрения, как можно скорее. Но не Фиона.
– Прекрасная работа, – проворковала она, возбужденно проводя пальцем по шву на ране. – Стежки такие маленькие, такие ровные. Как у портного.
– Шрам останется минимальным, – заверил он ее, убирая свои инструменты.
– Готова поспорить, что практически невидимым, – сказала она с усмешкой.
Ада снова ушла, чтобы вымыть руки. Шарбон смотрел, как она уходит, и прошипел Фионе,
