style="font-size:15px;"> Даже не собирается помогать! У него вон, очередь. А я была настолько навязчивой, что он сделал вид, что меня не знает. Разве это не дно?
И как-то я не готова терпеть новую порцию унижений, нахлебалась их с головой за свою жизнь.
Дрожащей рукой ставлю стакан с кофе на стол, нервно комкаю пуховик и встаю, громко скрипя ножками стула. Да пошел он ещё раз! Расстилаться тут ещё перед ним! Цепляю край стола, шиплю от больно впившегося в бедро угла, тяну за собой сумку, по традиции застрявшую между мной и столешницей. Да черт бы ее побрал! Куплю себе рюкзак, так и знай, идиотская сумка!
– Да стой ты, – правую руку окольцовывает прохладная ладонь, удерживая меня на месте.
Я перевожу слегка ошарашенный взгляд вниз, на яркие глаза. От места, где он меня держит, по коже разбегаются мурашки. Декабрьский холод и сюда пробрался, прямо под кожу.
– Садись, фурия, – улыбается уголком губ. – Ещё кофе хочешь?
Я мотаю головой и, хоть и запоздало, но высвобождаюсь из захвата. Хочется потереть то место, где была его рука, чтобы немного унять странный озноб, но это будет выглядеть странно. Просто этот профессиональный жиголо так легко касается людей, а я ужасно голодная до таких простых вещей. Будь здесь Ангелинка, она бы вынесла однозначный вердикт: это всё твои детские травмы. Недолюбили, недообнимали, вот и жаждешь ты, Ида, простого человеческого тепла. Клинический случай.
Возвращаюсь за стол и хватаюсь за опустевший стакан. Просто чтобы дать себе секунду перевести дыхание.
– Давай к делу, – предлагает Вова, дав мне отдышаться.
Прочищаю горло, но глаз на него больше не поднимаю, чтобы не сбиваться.
– Я сказала родителям, что мы съезжаемся, они хотят приехать на пару дней, навестить нас.
– Неожиданный поворот, – комментирует парень напротив. Я только хмыкаю.
– Мама достала.
– Могу представить, – хмыкает он в ответ.
– Да ладно, – не могу скрыть горькой усмешки. – Твоя мать тоже считает, что ты все делаешь неправильно и вообще, сплошное горе, а не дочь?
К глазам подкатывает влага, и я прикусываю щеку изнутри, чтобы не расплакаться тут, как последняя дура. Это на меня так серое небо Питера действует, или я правда утопаю в жалости к себе?
– Отец, горе-сын, – тихо произносит Вова. – Нечто похожее, да. Но я говорил про твою мать, тот ещё кадр! – снова усмешка.
– Мда, – улыбаюсь я. – Кадр.
И ее запомнил, оказывается. Профессионал.
В повисшей тишине изучаю крышку своего стакана и глотаю горький ком в горле. Слезы отступают, но какое-то чувство безграничной печали заполняет грудную клетку до отказа. Я знаю, что один псевдо-парень не решит моих проблем с властной мамой, и, наверное, пора стать взрослой и сказать все, что я чувствую ей в лицо. Но это я сейчас такая храбрая. А стоит нам скрестить шпаги, я слабовольно выпускаю белый флаг.
– Так что, когда они приезжают? – вырывает меня из дум Вова.
– Двадцатого.
