был незамедлительно выполнен.
– Власов в административный корпус заселился. Это около доков, большое четырёхэтажное здание с пологой крышей. С последнего этажа всех писак выгнали, он там скорее всего. Больше ничего не знаю, честно, – от страха его голос слегка дрожал.
– А ты что скажешь, – указал я на правого власовца, пока Броня затыкал левого посредством того же самого слюнявого кляпа.
– Скажу, что из административного корпуса он не выходил целый день, – ответил тот, когда Артём освободил ему рот. – Я в карауле стоял около администрации. Он как туда зашёл, так носа оттуда не показывал. Это всё что мы знаем, честно. Ребят, не убивайте, пожалуйста. Мы солдаты простые, не офицеры. Мы же русские, как и вы, не немцы. У нас же матери…
Знакомая шарманка. Обычно, правда, поют про семью и детей. Но эти двое ещё слишком молоды, чтобы заикаться про голодных детишек, плачущих от голода и в отчаянии зовущих папку. Сами не так давно бриться по-настоящему начали. Едва ли старше Артёма, а уже нацепили на форму Андреевский крест. Нет, такую сволочь нужно давить в зародыше.
Я посмотрел на Артёма.
– В расход.
Они попытались было сопротивляться. Что-то яростно замычали, задёргались, пытаясь сбросить моего напарника со спины, но куда уж там. Два коротких взмаха ножа – и всё кончено.
– Сапоги не запачкай, – я указал ему на огромную лужу крови, натёкшую из-под власовцев.
– Хорошо, – ответил Броня бесцветным голосом, поднимаясь. Лицо его, освещенное печным огнём, было бледным как мел.
Я подошёл и обхватил его голову руками, заставив смотреть мне в глаза.
– Артём, слышишь меня? Смотри на меня. Ты не людей убил, слышишь! Это власовцы были, власовцы, – я яростно шептал ему это, чувствуя, как парня колотит мелкая дрожь. – Они не люди уже давным-давно. Это предатели, душегубы и мучители. Что, на жалость тебе надавили, про мамочку свою плакать начали? Русскими себя назвали? Не русские они ни черта! И матери у них нет никакой! Мать их своё чрево прокляла, когда узнала, что её сын форму носит с Андреевским крестом. Дети, если у них они были, батьке в рожу плюнули и из дому ушли. Жена с радостью забылась в объятиях другого. Потому что они предатели, понимаешь, предатели! С ними только так: ножом по горлу, и никак по-другому. Пока я на фронте дрался, они тыловые деревни грабили. Когда наши люди по четыре смены у станков стояли, они вместе с немцами шли, в одном ряду, плечом к плечу с завоевателями. Ты за кусок хлеба в детстве дрался, а они водку жрали и шлюх своих тискали. У них ни матерей нет, ни отцов, ни крови, ни чести. Они это всё предали, продали, променяли на сапоги немецкие. Это не люди нихера уже. Это собаки бешеные. Ты для них подарок сделал, отправил на суд Божий. Там у них хотя бы шанс оправдаться есть, потому что на суде человеческом, мирском, им пощады точно не будет.
Постепенно, чем дольше я распинался, Артём успокаивался. Под конец моей речи дрожь окончательно унялась. Пацан ещё ни разу никого не убивал
