и верь Косте – он точно прав в своей теории!
– Ну, как же можно без сомнений? – возразил Арман. – Теории для того и создаются, чтобы их можно было обдумать, выразить мнение, в чем-то засомневаться…
– Но ты же согласен с Теорией нелюбви? – спросил его Саня.
– Как ты хорошо ее назвал! – оценил Арман (как Читатель понимает, именно с этого разговора и закрепилось данное именование). – Ну конечно, я согласен! Прекрасная теория! Не нашлось бы, правда, опровержения… И ведь есть наверняка иные точки зрения…
– Забей на них. Нам их незачем знать, – посоветовал Саня. – Пусть идут на хрен все иные точки зрения! Они только все испортят.
– Не думаю, что они испортят Теорию нелюбви. Даже будет лучше, если произойдет столкновение двух теорий: Костиной и… еще чьей-нибудь. Это же интересно! Получится великое философское противостояние!.. – представил себе Арман.
– Эх, Арман… – заключил Саня и махнул рукой.
Заранее замечу, что впоследствии Арман еще не раз будет упоминать о том, что зря сомневался в Теории нелюбви. Это типичные действия Армана.
Ну а тем временем прозвенел звонок, и класс пошел на химию. Хотя… Если б можно было взглянуть на лица учащихся 11б в тот момент, то логично было бы заключить, что они отправляются куда угодно, … но только не на химию!
Бандзарт сразу заподозрил неладное. Он видел, что мы находимся в некой прострации, и не мог понять, в чем дело. Несомненно, это был исторический момент – мы еще никогда не присутствовали на его уроках в состоянии такой отрешенности. Создавалось впечатление, будто сама Теория нелюбви ворвалась в пространство химического кабинета и решила уничтожить напрочь все возможные мысли о предмете Бандзарта.
Конечно, Феликс ничего не знал о прошедшей литературе – Федорова уже в конце пятого урока выглядела такой утомленной, что вряд ли решилась бы что-то кому-то рассказать, а тем более – Бандзарту. К тому же тот, скорее всего, не знал даже, что у нас сейчас была именно литература. Но… Внимательно осмотрев наши лица – а на это у него ушло всего несколько секунд, – он, думается, наверняка догадался, что до этого урока случилось что-то такое, отчего химия в классе отошла на второй, если не на третий—четвертый план.
Сначала он старался не обращать на это внимания, но на десятой минуте урока все-таки позволил себе заметить:
– Да что с вами такое? Какие-то вы странные… Вот, вы, например, Московский, – обратился вдруг Бандзарт к Леше, – скажите: о чем вы сейчас думаете?
– О химии, разумеется, – соврал Леша.
Бандзарт внимательно посмотрел на него и заключил:
– Что-то не похоже… Лучше отвечайте, что с вами произошло! – потребовал он, обратившись уже ко всему классу. – И побыстрее!
Но класс молчал. Может, никто и не боялся сказать сейчас о Теории нелюбви вслух, при живом, рядом
