Риша в священном трепете, но отнюдь не восторга, а глубокого ужаса и скорби. – Прославляли Ее, вечноживущую. А ведь Она… при смерти!»
«Попроси же меня», – настойчивое, прозвучало повеление вновь, и одна из голов, двигаясь, как показалось поначалу обомлевшей Рише, словно замедленный таран, совершила к ней бросок.
Девушка вскрикнула и, присев, машинально ткнула факелом. Раздался рев, земля содрогнулась, факел зашипел и погас, а Ришу встречный удар опрокинул с ног, зашвырнув к противоположной стене узкого лаза. Ошеломленная, Риша попробовала сесть, сверху на нее просыпались влажные комья земли и какие-то корешки. Чудовище снаружи бесновалось, лупя по горлышку лаза то ли своими тупыми головами, то ли хвостами, – без факела было уже не разобрать. Земля вокруг скрипела, стонала и сыпалась, и Риша наощупь, как ей было привычно, заторопилась назад к лестнице, пока ее не погребло заживо. Слезы жалости и разочарования градом катились из глаз, но хотя бы не мешали видеть, поскольку в кромешной тьме ничего увидеть было невозможно. Глотая слезы и сопли, теряя равновесие и поминутно заваливаясь на бок от внешних ударов, Риша ползла на четвереньках и, наконец, измазанные в земле ладони ее нащупали подножие каменной лестницы. Не вставая с колен, она начала взбираться по ступеням, и тут-то ее нагнало веющее ледяной ненавистью обещание: «Я буду уничтожать всех, кто тебе дорог, до тех пор, пока ты не попросишь меня о помощи, самоуверенная букашка».
Зарыдав в голос, Риша выпрямилась и вслепую побежала по лестнице вверх, лишь бы подальше от страшного подземелья, в котором, пожираемая червями заживо, медленно умирала Праматерь, Вечная богиня, та самая, во имя которой уходили на заклание агнцы. Та самая, чьими живыми воплощениями на земле служили Мудрые матери. А Риша, и подобные ей слепые жрицы-сестрицы, должны были пестовать Ее совершенные дары, какие некогда обещала Она преподносить перволюдям в ответ на их покорность и правильную просьбу.
Много с тех пор слез и крови утекло, а Благая богиня изменилась до неузнаваемости. И Риша проснулась в еще более горьких слезах, чем засыпала, потому, что стала свидетельницей того, во что превратилась Благая матерь. Никакая она теперь не благая. И если попросить ее – о чем угодно, о помощи, о даре ли – она не поможет, а лишь только обратит во зло все благие помыслы просителя. И почему так, откуда Рише известно об этом, она ответить бы не смогла. Одно лишь знала точно: за истину эту и за отказ следовать велению некогда Всеблагой ей придется заплатить страшную цену.
Теперь даже во сне не было Рише утешения.
Опустошенная, она лежала на кровати в тихой спальне, молча глотая слезы, когда вдруг услышала:
– Риша!
Встревоженный, всегда чуть более грубоватый, чем положено девушке, голос Ами.
– Эй, ты здесь?
Риша подняла руку к лицу и вытерла слезы со щек, когда подруга подошла к ней и метко сжала мокрую от слез ладонь.
– Почему ты плачешь?! – Риша не успела собраться с мыслями, чтобы ответить,
