затоптал окурок сигариллы, мотнул головой, отбрасывая с лица пепельные волосы, и я впервые увидел, что глаза у него бледного, пронзительно-голубого цвета.
– Диор… – начала было Хлоя.
– Как ты не видишь? – фыркнул малец. – Ему плевать на тебя. Ему нет дела до этого города и его бед. Он не герой. Просто пьяница. И ходячий мертвец.
В голове зашептало серебро:
«Устами м-младенца…»
Однако я заткнул его, грубо сунув Пьющую Пепел в ножны. Слегка покачиваясь, подошел к очагу и подобрал там сапоги. Морщась, выпрямился и оглядел комнату, остановился на размытой тройне трактирщиц за стойкой.
– Я буду завтракать в полдень, мадам, если вы не против.
Хлоя взглянула на меня с болью, епископ и его люди – с недоумением. А я, ни разу не оглянувшись, потащился наверх спать.
VII. Звезды на вчерашнем небе
– Я проснулся, когда в темнейшем небе не было видно ни проблеска надежды.
Открыл глаза, окутанный бархатной тьмой. Во рту все еще ощущался привкус водки, а во мраке неисполненным обещанием висели запахи свечного дыма, кожи и пыли. Рука больше не болела. Я не сразу понял, где я и что меня разбудило? Но вот снова послышался звук, от которого сердце неизменно принималось колотиться о ребра и который вытаскивал меня наверх сквозь разодранную пелену сна.
За окном кто-то скребся.
Я сел, высвобождая ноги из скомканных простыней, и прищурился на утопающий в тени карниз. Моя комната располагалась на верхнем этаже таверны, но там, снаружи ждала меня она. Парила, будто плавая в темной воде, широко разведя руки и царапая ногтями по стеклу. Бледная, как лунный свет. Холодная, как смерть. Когда она приблизила к окну свое лицо в форме разбитого сердца и прошептала «Мой лев», оно ничуть не запотело.
Нагая, она была окутана ветром. Волосы струились шелковистой смолой, черными лентами, приливом в безлунную ночь, обтекая все тело. Бледная кожа сияла, точно звезды на вчерашнем небе, а красота была сплетением паучьих песен и снов голодных вольчих стай. Мое сердце пронзила страшная, невыносимая боль, после которой остается лишь пустота.
Она смотрела на меня глазами полными темного притяжения. Прошептала:
– Впусти меня, Габриэль.
Огладила свое тело, задержавшись на знакомых обнаженных округлостях. Бескровными губами вновь шепнула:
– Впусти меня.
Я подошел к окну, открыл щеколду и принял ее в свои объятия. Ее кожа была холодна, как неглубокая могила, а рука, огладившая мои волосы, – тверда, точно надгробие. Зато губы – мягки, словно перины. Она увлекла меня вниз, вздохнула, и мои веки затрепетали и смежились. По щекам покатились слезы, придавая поцелую вкус соли и сожаления.
Ее руки скользили по моему телу, уста жадно впивались в мои; я ощущал привкус пожухлых листьев и павших империй. Потом ее зубы, острые и белые, сомкнулись у меня на губах; я почувствовал приводящую в экстаз боль и вкус теплой крови, а она задрожала всем телом и плотнее прильнула ко мне. Подталкивая меня к кровати и скользя зубами по горлу,
