и, медленно поставив стакан на место, развел руками. – Перебрал я в тот вечер, где был и что делал, не могу сказать, помню только, что лил дождь.
В этот момент Журавлевич напоминал человека, которого окунули с головой в воду и, подержав там чуть больше допустимого, дали возможность вынырнуть и вдохнуть. Таксист, сдерживая смех, добавил:
– Вижу, Вы не рады, а мне так хотелось сделать милиции приятное. Одним словом, заявляю, что никаких претензий по поводу получения телесных повреждений ни к кому не имею, во всем виноват сам и «ауф видерзеен», как говорят немцы. А может, я в пьяном виде кого – то избил? Может, кто – то жалуется на меня? Тогда дело другое, допрашивайте, все, что припомню, расскажу.
Журавлевич не ответил. Он отрешенно перебирал бумаги в своей папке, а перед глазами стояло улыбающееся лицо Козельского. Первое дело, похоже, лопнуло, и начальник обязательно с издевкой спросит, что же он такое важное раскрыл за неделю работы.
– Писать можете? – протягивая чистый лист больному, спросил Журавлевич.
– Вот чего не могу, того не могу, – смутился таксист, – Вы бы сами или сестру позовите.
– А как девушкам письма писать, так мог? – послышался из дальнего угла хрипловатый старческий голос.
Журавлевич только теперь заметил, что в палате они не одни. В правом углу, ближе к окну, лежал человек с забинтованной головой, на которой выделялись только крючковатый нос да щель вместо рта.
– Дед, не вешай человеку лапшу на уши! – озабоченно, даже с испугом крикнул таксист, – Я тренировал руку, пальцы не слушаются, а заявление – это документ.
– Я сам напишу, – согласился лейтенант. – Как Ваша фамилия, имя, отчество?
– Петр Иванович Жук…
Когда заявление было написано и Жук поставил под ним неразборчивую подпись, Журавлевич с напускным равнодушием спросил:
– И все же на один конкретный вопрос я хочу получить ответ. Во время операции у Вас в руке нашли женскую шпильку и клок вырванных волос. При каких обстоятельствах они попали к Вам?
Журавлевич не ожидал, что этот вопрос настолько озадачит Жука. Его серые глазки вдруг испуганно забегали и, словно в ожидании чего – то ужасного, стали подкатываться под веки, лицо побелело, как полотно, правая щека задергалась в нервном тике.
– Ничего об этом не знаю, пьян был, – дрожащим голосом сказал он, потом закрыл глаза и некоторое время лежал молча, словно что – то вспоминая. – Нет, не помню, – наконец с трудом проговорил Жук и уже спокойнее добавил: – Вы мне покажите женщину, которую я в пьяном виде обидел, может, и вспомню.
– А почему именно женщину?
– Вы что, нарочно меня путаете?! – вскипел Жук. – Кто говорил про женскую шпильку? Начальник, конкретно, в чем моя вина?
В это время в палату вошел профессор Лещинский и сразу же замахал на Журавлевича руками:
– Нет – нет – нет, больше никаких вопросов. Больному нужен отдых, приходите завтра.
– А
