летел и летел через облака грязи и выхлопных газов, и казалось, этому путешествию не будет конца, как и этому дождю.
Только через какое-то время Аня вдруг сказала:
– Я вспомнила эту поездку в Суздаль. Я после нее заболела воспалением легких.
Город за окнами размывался каплями дождя, они скатывались по стеклу и от порывов ветра и движения машины немного дрожали и походили на дрожащие на чьих-то щеках слезы. Все грани внешнего мира потеряли свою четкость.
Маша закрыла глаза, и город за окном совсем исчез.
Машину припарковали в соседнем квартале. Так уж вышло, свободных мест ближе не было. Две хрупкие женские фигуры выскользнули из авто на черный, похожий на мутную реку тротуар и поплыли вдоль потемневших то ли от старости, то ли от дождя домов прежде родного района. Они шли молча, неторопливо, и в этом одиноком движении среди уныния дворовых конструкций сквозили одновременно и тоска, и равнодушие, и при этом какая-то закономерность, точно все это уже происходило, и не один раз, и не только здесь, и не только с ними.
Этот когда-то милый сердцу уголок земли уже давно перестал быть любимой гаванью, самым красивым местом на планете. Он превратился в обычный старый район Москвы, незамысловатый и унылый.
В центре сквера все так же, нарушая все законы этики и времени, стояли мусорные баки. Рядом располагалась детская площадка, она выглядела так, словно на ней дети не играли уже десятки лет. Деревья, посаженные, когда сестры были еще совсем маленькими, выросли и, кажется, переросли. Зажатые мрачными телами зданий, они из года в год тянулись и тянулись к солнечному свету, пока не превратились в длинноруких монстров. Они стояли, сутулые и мокрые, и с какой-то жалостью качали головой. Только жалели они не себя, а тех, кому велением судьбы приходилось снова и снова проходить через этот двор.
Очень часто, приезжая к родителям и проходя здесь, и Аня, и Маша ловили в себе это ощущение отстраненности и нежелания возвращаться к чему-то прежде столь родному. Именно возвращаться. Потому что старый мир остался неизменным. Изменились они – Аня и Маша, они выросли, стали самостоятельными, познали новую, более красивую жизнь. Они обе жили в своих квартирах, в своих районах, в которых все было по-другому. Там было больше места, больше света и меньше тесноты. Минимальное количество вещей, ничего лишнего "для красоты" или "на память". Никаких половичков, ковров, салфеток, подушек, вазочек, старых торшеров и швейных машинок. Новый быт стал строгим и структурированным, как офис.
И даже дворы в новых районах, где жили новые Ани и Маши, были другие. Все цветы и деревья там были посажены строго по плану и по смете, совсем не так, как здесь. А здесь в каждом углу был и сад, и огород, и клумба, возделанная трудолюбивой и бескорыстной рукой бабушки-соседки с первого этажа. И выращено это все было абсолютно без плана и без проекта, хаотично и неряшливо, но исключительно по велению сердца и из любви к живому.
Жителям новых районов все это теперь казалось ужасно архаичным и неправильным. Аня даже спрашивала маму, почему
