выпечкой есть странное удовольствие, в котором я никогда бы не признался вслух. Это приходит мне в голову, когда я кладу последний из двух дюжин пирогов на охлаждающий стеллаж в центре прилавка. Они выглядят хорошо – с золотистыми, слегка коричневыми корочками, – а пахнут еще лучше. Элли захлопывает свой большой учебник и убирает бумаги с яркой белозубой улыбкой, занимающей половину ее лица.
– Боже, мне это было нужно. Теперь я смогу запросто сдать экзамен.
Она чувствует облегчение. И мне от этого тоже хорошо.
Мы направляемся в передний зал и снимаем стулья, стоящие вверх ножками, со столов. Ее пристальный взгляд следит за каждым моим движением – она пытается остаться незамеченной, – отводит глаза, когда я оглядываюсь, но меня так оглядывали достаточно женщин, чтобы я понял, что происходит. Интерес Элли отягощен любопытством и очарованием, как исследующее прикосновение мягких рук к моей коже. Она распахивает штору на окне, открывая толпу покупателей, которые уже собрались на тротуаре. Их меньше, чем было несколько недель назад, – общественность уже знает, что наследный принц Весско покинул здание и страну.
Элли возвращается на кухню… и орет так, как будто там кого-то убили.
– Не-е-е-е-ет!
Адреналин бьет мне в голову, и я бросаюсь на кухню, готовый к бою. Пока не вижу причину ее крика.
– Боско, неееет!
Это собака-грызун. Он пробрался на кухню, каким-то образом смог вскарабкаться на стеллаж и сейчас уничтожает четвертый пирог.
Черт возьми, впечатляет, как быстро он их слопал. И как дворняга его размера вообще могла съесть столько. Его живот выпирает от нечестно нажитого – как у змеи, проглотившей обезьяну.
– Вороватый ублюдок! – кричу я.
Элли сгребает его со стойки, и я тычу пальцем ему в морду.
– Плохая собака.
Маленький придурок просто огрызается в ответ.
Элли бросает дворняжку на ступеньки, ведущие в квартиру, и захлопывает дверь. Затем мы оба поворачиваемся и оцениваем масштаб катастрофы. Два яблочных и вишневый полностью съедены, он пооткусывал края персикового и яблочно-карамельного и оставил крошечные отпечатки лап на двух лимонных меренгах.
– Придется перепекать все семь, – говорит Элли.
Я складываю руки на груди.
– Похоже на то.
– Это займет несколько часов, – говорит она.
– Да уж.
– Но мы должны. Другого варианта нет.
Повисает тишина. Тяжелое, многозначительное молчание.
И как будто нас пронзает одна и та же мысль, в одно и то же время.
Я искоса бросаю взгляд на Элли, а она уже поглядывает на меня.
– Или… есть? – лукаво спрашивает она.
Я смотрю на то, что осталось от испорченной выпечки, взвешивая все варианты. – Если мы отрежем пожеванные кусочки…
– И разровняем меренгу…
– Положим облизанные в духовку, чтобы они высохли…
– Вы что, мать вашу, с ума сошли?
Я
