с реабилитационными отделениями, и в Москве, и тем более за границей. Но либо надо ждать очереди несколько лет, либо готовить деньги, причём немалые деньги. Так что, дорогие родственники (хи-хи, «родственники»!), все в ваших руках.
А Ванина мама боится, вдруг что-нибудь случится. Я ловлю её встревоженный, умоляющий взгляд и почти уже слышу те слова, которая желает, но никак не решается мне сказать: «Сашенька, миленькая, только не бросай его! Ради его и моей жизни. А иначе он…»
Ваня, до чего ты довёл свою мать!
Я долго готовилась к этому разговору, я не представляла, как его начать, и начала неожиданно для самой себя, прямо, без вступлений.
– Вань! Ты можешь мне сказать честно? Ты думал когда-нибудь что-нибудь сотворить с собой?
Он сделал вид, что ни капли не удивлён и не потрясён, равнодушно пожал плечами.
– Дурак! – с досадой произнесла я. – Но почему?
И зачем я спрашивала? Разве мне приходилось долго мучиться, размышляя над тем, что с ним происходит? Об этом уже сто раз рассказано, раскрашено, расписано в книгах, кино, по телевизору, и каждый делает вид, будто знает, о чём он думает, что он чувствует, что он скажет – сейчас, сегодня, завтра. Ситуация, разобранная вдоль и поперёк, изученная глубоко и досконально, проанализированная врачами, психологами и ещё множеством всяких посторонних людей. И до сих пор существующая?
Отчего птицу, не умеющую летать, перестают считать птицей? Отчего пристреливают лошадь, сломавшую ноги? Отчего человеческая жизнь становится невыносимым грузом? Оттого, что жизнь – это не только сознание, это ещё и чувства, ещё и движение? Оттого, что нельзя быть только наполовину живым.
Мой вопрос вряд ли требовал ответа, все и так казалось явным, но Ваня твёрдо посмотрел мне в глаза и безучастно произнёс:
– А зачем? И себе, и другим в тягость.
– Скажи ещё «Кому я нужен?» Скотина бессердечная! О ком ты думаешь? О себе? А о маме? Что с ней станет? А обо мне? Или я ничего для тебя не значу? Ну, поплачу немного, потом успокоюсь, найду себе другого, ещё и рада буду. Да?
Он отказывался меня слушать, его даже раздражали мои благочестивые вопли, он морщился от них, как от зубной боли или будто бы жевал лимон. И я перестала восклицать.
– Ваня, глупый! – я вдруг представила, что его больше нет, и это оказалось настолько ужасным, что я даже половину слов забыла и долго не могла подобрать нужные, просто глупо твердила: – Если с тобой что-нибудь случится… если только случится… случится… то я… я не знаю, что… сделаю.
Он снисходительно смотрел на меня и – молчал.
– Ты мне не веришь? Ты мне не веришь?
Я скользнула взглядом по комнате, зацепилась за стоящий на столе органайзер для всякой канцелярской ерунды. В одном из стаканчиков торчал маленький нож для бумаги. Я подошла к столу, выхватила этот нож, которым вообще, наверное, ни разу не пользовалась, и с размаху, не думая провела по краю ладони.
Чёрт! Больно! Ужасно больно.
Первые
