Вечером она засыпала с новой куклой в кружевном чепце, в белых носочках. Кукла моргала глазками, говорила слово «мама», пахла дорогими духами, очень приятными. Куклу Лиза окрестила Кирой.
Недолго у Тимохиных длилось праздничное настроение. Лиза оказалась ребенком не болтливым. Все ждали от нее миллион вопросов: что, как и почему. Но тот возраст, когда рот у малышей не закрывался, а родительская голова пухла от нудных приставаний, Лиза спокойно перешагнула. Разговаривать она не любила, больше слушала и много думала. Раздумья проистекали из наблюдений. Куда бы Лиза ни попадала, всегда находился объект, достойный ее внимания, и наблюдать за людьми было всего интереснее. Она и в детском саду играла с детьми исключительно интересными.
Минуя ранее младенчество, ставшее к пяти годам смутным воспоминанием, в средней группе Лиза открыла для себя всю прелесть коллективного общения. Первым делом она завела знакомство с нянечкой – опрятно причесанной женщиной с особенной походкой. Няня Клава волочила левую ногу, переваливалась с боку на бок, и широкие бока ее напоминали лодочные борта. В приготовлении обеда Лизина немота только помогала, сосредотачивала на главном. На каждый стол раскладывала она хлебницы, вилки-ложки, тарелки с котлетами и картофельным пюре, и компот разливать половником по кружкам ей тоже позволялось, а больше никому. В саду Лизу любили за спокойный нрав, молчаливую рассудительность и некоторую взрослость, которая моментами в ней просматривалась. На прогулку она одевалась первая и помогала одеться последним, медлительным. Первая брала в руки мяч, скакалку, мелок и разрисовывала асфальт, чтобы другие девочки становились в очередь на «классики». Первая в кроватку на тихий час ложилась, первая вставала и в новогодний хоровод становилась тоже первая, только не пела, стихов не читала. Подарок ей и так вручали первой.
Мнимую немоту Лиза с удовольствием выдавала за настоящую. Польза от этой детской шалости была немалая. Заручившись от воспитателей особой благосклонностью, Лиза пользовалась некоторой привилегией, заключавшейся в дозволенности, в безнаказанности. Наказывать-то ее было и не за что, но изъян выделял ее среди других – одинаково развитых.
Все девочки из группы ходили у Лизы в подружках, но самая любимая – болтливая, немного бесноватая, – отрывала куклам головы и воспитателям дерзила прямо в глаза, а за глаза так и матерно. Звали ее Махой. Имя Мария не шло ей совершенно, а «Маха» подходило по всем параметрам. Лиза подружке завидовала, подражать не подражала, но всякий раз, когда бунтарку ставили в угол, одобрительно подмигивала. Дружбе их все удивлялись, особенно бабушка.
– И что ты, Лизушка, в ней нашла! Другие девочки куда лучше.
Но профессорская дочка горой стояла за нажитую под пьяную лавочку дочь торговки с колхозного рынка, уступать и не думала. Маху из детского сада вечерами забирал отец – стеснительный мужичок средних лет с красными глазами от постоянного пьянства. Один раз пришел с кровавым синяком промеж глаз и виновато жался
