кроватей в больнице больше нигде нет. Похожую я видела только дома у бабушкиной подруги – тети Зои. Говорили, что у нее вся мебель «советская». Наверное, и эта кровать, на которой машина мама, тоже советская.
Машина кровать металлическая, такая же, как и у меня в палате. Она стоит у окна. Я не вижу Машиного лица, но вижу капельницу. Ей капают красное. Ей капают кровь.
– Мама, почему Маше капают кровь? – мне очень страшно. Все дети лысые и я теперь тоже. Всех химичат, и меня химичат. А если Маше капают кровь… Я не хочу, чтобы мне капали кровь.
Мама не объясняет, говорит что-то непонятное. А мне хочется спросить у Маши – когда капают кровь, это больно? Это так противно. Фу. Маша не выходит из палаты. Я не вижу Машиного лица. Только кровь, которая льется в Машу.
Машина мама иногда выходит из палаты, но быстро возвращается обратно. Она кажется мне какой-то маленькой. Она улыбается мне, когда видит, но почти всегда ничего не говорит. Маша и ее мама всегда только вдвоем. Им очень-очень скучно. Почему я лежу с Юлей, а не с Машей? Маша добрее, чем Юля. Почему-то я точно это знаю.
Мы с мамой приехали на вторую химию. У нас много пакетов. Мы стоим в коридоре. Снова этот запах – он тут везде. Я знаю, что мне опять будут ставить катетер. Но я не хочу маску. Я буду просить врачей ставить мне его без наркоза. Мама говорит, что не разрешат – я слишком маленькая, а это больно. Но я говорю, что потерплю. И я не маленькая!
– Во второй бокс проходите! – говорит медсестра.
Как это во второй бокс? А Маша? Там же лежит Маша…
– Мам!
Мама не реагирует, она тащит сумки по коридору, открывая дверь во второй бокс. Я забегаю следом. Пустой второй бокс. Здесь очень светло. Гладкие кровати. Металлическая и вторая. Советская.
– Мам, а Маша? – я смотрю на пустые кровати. На мамины глаза. Тоже пустые. – Где Маша, мам?
Мама берет меня за руку.
– Маш… Маша умерла. К сожалению.
Тяжелая. Она была тяжелая. Маша умерла. Гудит в голове. Умерла. Умерла.
– Мам, подожди. Я не буду в этом боксе. Она тут умерла? Я не хочу здесь лежать.
– Маш, других палат нет. Переодевайся, надо идти сдавать кровь, – мама разбирает сумки. Раскладывает вещи. Мне надо снять уличное. Кровати. Их две. Я не хочу на Машиной. Я не хочу ложиться туда, где она умерла.
– Мама, я не буду на этой, – показываю я на металлическую кровать, – тут Маша лежала.
Мама совсем белая. Моя бабушка говорит «как моль». Я никогда не видела моль, но, наверное, она как мама сейчас.
– Хорошо, ложись на эту, – мама освобождает деревянную от пакетов, – только она старая, на ней неудобно будет.
– Нормально мне! Я тут буду. На Машиной не буду. А к нам подселят же? Ты на полу со мной рядом будешь?
– Сказали, что сегодня не подселят. Я на второй кровати посплю.
На второй. Значит на Машиной. Мама! Нет, мама!
Ночь. Мама крепко целует
