перед ним на колени и зарыдать: «О, сэр, просим вас, сэр, пощадите “Дельфин”, умоляем вас, сэр».
– Я точно могу сказать, как он отреагирует. Отшатнется, как будто мы воняем, и безучастно заявит, что понятия не имеет, о чем я говорю.
– Интересно, во сколько это обойдется.
– Восстановить его? Сотни тысяч, вне всяких сомнений, – мрачно сказал Перегрин. – Интересно, есть ли столько у «Национального театра». Или вообще у кого-нибудь. Должно же быть общество, которое охраняет памятники старины?
– «Понятия не имею, о чем ты говоришь», – передразнил Джереми.
С некоторой долей сожаления, в котором не признался бы и под пыткой, Перегрин начал упаковывать вещи мистера Кондусиса. Костюм из темного твида пошил, несомненно, непревзойденный портной. Перегрин постирал и погладил носки, белье и рубашку, которые носил минут сорок, и взял коробку из запасов Джереми, чтобы сложить все в нее.
– Отправлю посыльного, чтобы доставил.
– С какой стати?
– Не знаю. Самому идти чертовски стыдно.
– Ты только передашь посылку раззолоченному лакею.
– Буду чувствовать себя ослом.
– Псих, – буркнул Джереми.
– Не хочу возвращаться туда. Там все чудное. Великолепное, конечно, но какое-то зловещее. Как в романе про исполнение желаний.
– Зачарованный молодой драматург и добрый затворник.
– Вряд ли Кондусис добрый, хотя перчатка меня, честно сознаюсь, очаровала. Знаешь что?
– Что?
– Она подала мне идею.
– Даже так? Идею чего?
– Пьесы. Не хочу пока обсуждать.
– Конечно, раньше времени обсуждать ни к чему, – согласился Джереми. – Но это путь к отказу[5].
В наступившем молчании они услышали металлический хлопок почтового ящика внизу.
– Почта, – сказал Джереми.
– Для нас ничего.
– Счета.
– Я их не читаю. Боюсь, – сказал Пере-грин.
– А вдруг письмо от Кондусиса – с предложением усыновить тебя.
– Ха-ха-ха.
– Иди посмотри, – сказал Джереми. – Не терплю, когда ты начинаешь кудахтать. Пробежка по лестнице пойдет тебе на пользу.
Перегрин дважды обошел комнату, медленно спустился по дряхлой лестнице и открыл почтовый ящик. Там лежали три счета (два, заметил Перегрин, для него), рекламный проспект и напечатанное на машинке письмо.
«Перегрину Джею, эсквайру. Лично в руки».
По какой-то причине – он сам не понимал по какой – Перегрин не открыл письмо, а вышел из дверей и направился по тихой улочке к месту, где в просвет между домами можно было увидеть Саутворк за рекой. Впоследствии он припоминал, как зашевелилась его сука-муза (собственное любимое выражение). Перегрин уставился невидящим взором
Намек на реплику «
