глубоком заблуждении унция правды,мимо неё
катятся чаши весов,
одновременно обе, в разговоре,
в борьбе возвышенного сердца утверждён закон,
сын побеждает.
«Где я…»
Где я
ныне?
Опасности, всё,
чем они оснащены,
проковыляли деревенскими увальнями,
взмыли ввысь
небесной испариной,
Потери, известковые, – их
честные рты, их скрижали! —
в угловатом городе,
пред слюдяными дрожками обмирающий,
след золотой, сопротивляющийся
след золотой! —
мосты, ликующие от электричества,
любовь высоко на ветвях,
кривотолки приходящих-уходящих,
Свет громадный,
взметнувшийся искрами,
справа от колец
и всех побед.
«Века вечности…»
Века вечности,
умершие над тобой,
письмо касается
твоих всё еще не —
распавшихся пальцев,
воссиявшее чело
вздымается ввысь
и зарывается
в запахи, в шорохи.
«Вот и пришло время…»
Вот и пришло время:
серповидный отросток мозга,
обнажённый, мается в небе, бродяжничает
в желчных созвездиях, антигравитация,
князья, цари, правители,
бряцают, лязгают, звенят.
«Губы, эректильная ткань ночи, ты…»
Губы, эректильная ткань ночи, ты:
скользят косые взгляды,
прячут кривые ухмылки,
крепко-накрепко сшиты-скрыты —
въезд запрещён, оплата из-под полы,
должны быть ещё и светлячки.
Власть, насилие
Позади, в бамбуках:
проказы лающей, симфонической.
Винсента
одаренное ухо
у цели.
«Тихо как масло…»
Тихо как масло
плывёт к тебе кость-однёрка
между бровью и бровью,
замирает,
не смыкает веки,
смотрит.
«Обожаемые чумные…»
Обожаемые чумные
простыни. На
задворках.
Подёргивание век
во время
полноцветных сновидений
ничтожно.
Hendaye / Андай
Апельсиновый кресс,
засунь его себе в лобешник,
молча заткни рот проволочным шипом,
и поныне им украшенный,
слушай его,
крепя долготерпение.
«Второе…»
Второе
Послание крапивы
к
пыхтящему черепу:
рухнуло
животворное
небо. Под
завывающим
соплом,
средь вечной игры
молний,
жалю тебя, как слово, в знающем,
беззвёздном
тростнике.
