последний сел Анатолий, положив ноги девушки себе на колени. Кровавый ручеек, сдерживаемый перекисью и возвышенным положением конечности, начал мелеть.
– Как… там? – закатив глаза, поинтересовалась пострадавшая.
«Там» было все достаточно невинно – неглубокая резаная рана, рассекшая только кожу и даже не добравшаяся до мышц, больше крови, чем раны, поэтому я не счел нужным отвечать – промыв, аккуратно закрыл ее салфеткой, пропитанной перекисью и туго прибинтовал поданным Машей бинтом.
– Жить будешь, – ободряюще похлопал по коленке Аленку наш Казанова от психологии.
– Спасибо… – улыбаясь последней улыбкой смертельно раненного лебедя, сказала девушка, не сводя глаз с Носова и благодарно накрывая его ладонь своей. Толик зарделся.
– Да не за что, – усмехнулся я, разрывая конец бинта надвое и завязывая получившиеся хвостики узлом.
– Что здесь произошло? – раздалось сзади. Ага, завхоз пожаловал. Картина, открывшаяся ему, была еще та: усеянное крупными и не очень стеклянными осколками крыльцо, лужа из грязно-красной пены между ними и девушка с забинтованной ногой, лежащая на стульях. – Какого..? Кто это сделал?
– Никто, Рафаил Ханифович, – ответил я, отрепетированным нарочито-небрежным жестом сдирая с взмокших уже кистей рук перчатки. – У Марии Михайловны экзамен был, фрамуга упала, стекло выбила, девушку вот поранило. Мария Михайловна выбежала, чтобы нам помочь, хотела «Скорую» вызвать, да мы своими средствами обошлись, никого звать не понадобилось. Правда, Мария Михайловна?
Гиена дернула щекой и, не ответив, скрылась в дверях. Завхоз, недоверчиво окинув взглядом зону бедствия, покачал головой:
– Даже выпуститься без фокусов не можете. Даю час, чтоб все убрали. Развели тут…
Ушел и он.
– Да-а, – протянул Толик. – Действительно, без фокусов…
– Все равно она пожалуется, – произнесла Маша.
– Зелинская, вы еще здесь? – петушиным голосом, довольно удачно копируя голос Гиены, сказал Стас. – Сейчас пойдете и скажете техничке, что пока она чай пьет, ее студенты не умеют себя вести и кровью текут на все крыльцо, срывают выбивание окон вторым курсом!
– Вот идиот, – отмахнулась девушка, снова убирая лезущую в глаза соломенную прядь. – Сейчас веники принесу.
Ее взгляд на миг столкнулся с моим, задержался, словно Маша меня первый раз в жизни видела – и она, слегка покраснев щеками, тоже скрылась за дверью института.
Подъезд был старый, узкий, с характерным запахом подвала, облупившейся зеленой краской на стенах, поблекшей побелкой на потолке, щедро украшенной черными пятнами от подбрасываемых шаловливыми детками спичек, богатой настенной росписью, позволявшей довольно точно определить музыкальные, сексуальные, религиозные и политические пристрастия обитающих в доме людей. Дом жил уже не первый десяток лет, и, весьма вероятно, большая часть этих безвестных поэтов и художников уже давно выросла, обзавелась потомством
