вместе с листвой и жесткими стебельками. Глотают, но не переваривают, и их встречающиеся на каждом шагу кучи пестрят черными точками. Не думать о медведях здесь невозможно, они просовывают свои косматые головы в мысли, видения и сны, принося неизбывный страх. Странный страх, первобытный. Он сопровождает каждый шаг, и ничем и никак не отвлечься. Восприятие обостряется, и ты непрерывно сканируешь окружающую территорию каждым из доступных тебе органов чувств. Но страх почти не мешает, потому что не мыслится как нечто инородное. Он неотделим от всего здесь – от широкой палитры осенней тундры, от серого щебня редких вершин, от кишащей крупными телами готовых к смерти рыб сладкой воды, он растворен в ней и в плотном от надоедливого гнуса и комарья воздухе.
Тогда она еще ела шикшу, жадно сгребая растопыренной кистью безвкусную ягоду, весело щелкающую под легким давлением зубов. Когда вертолет приземлился в первый раз, на самом краю обжитого цивилизованными людьми мира. Скученный вокруг рыбзавода поселок и импровизированный аэропорт с выщербленной посадочной площадкой, за ровной гранью которой начиналась тундра.
Точку ту от точки этой в пространстве отделяло чуть больше трех сотен километров, во времени – месяц, поправка, во времени – вечность. Еще поправка – во времени ту точку от этой не отделяло ничего. Чтобы что-то от чего-то отделить, эти что-то надо сначала сопоставить. Сопоставить не получалось, точка та и точка эта находились в двух разных мирах, которые не соприкасались. Там – смерти не было, здесь – смерть была всего лишь смертью. И с этим приходилось учиться жить, им, всем тем, кто не жевал с детства пресноватую юколу, не разваривал в котелке вяленое оленье мясо, тем, кто не пробовал пахучего лахтачье-го жира и не знал, что можно и нужно бить влет сытных осенних чаек. Им приходилось наполняться всем этим, набивать животы, головы и души плотной и осязаемой смертью.
Мария затушила остатки сигареты о подошву резинового сапога и бросила в кусты, хорошо, что никто не видел. Мусорить в дикой природе плохо, но таскать с собой полную окурков пачку она так и не привыкла. В этот раз они встали не очень удачно, от лагеря до реки – метров двести по густому ольшанику, который постепенно изводили на дрова. Сырая красновато-рыжая древесина разгоралась медленно, зато удачной закладки могло хватить на полночи, тогда как смолистый мелкий кедрач выходил за пару часов, и дежурному по печке приходилось вставать по шесть раз за ночь.
Мария спрятала руки в карманы, к середине сентября стало холоднее, и гнус пропал, но у воды еще встречались комариные стаи. Пластиковый пакет с грязным бельем мерно бил по ноге, и это было приятно. В отрыве от цивилизации почему-то начинаешь особенно тепло относиться ко всему ненатуральному. Недаром рассказывают о том, как после полугода вахты буровики чуть ли не целуют асфальт. Земля под ногами сменилась грубоокатанной речной галькой, Мария пнула камень, так что он откатился и плюхнулся в воду.
– Стираться собралась? – Леня-вездеходчик размеренно тянул из воды очередного хариуса, сматывая леску.
Ему
