было далеко, и это было здорово. Они весело болтали, как два старинных приятеля, о машинах, о замерзавших на посту гаишниках, о том, что блины со сгущёнкой вкуснее, чем с вареньем, и о том, что глупые женщины зря так беспокоятся о сквозняках, потому что спать лучше всего без одеяла, но в пижаме с тиграми. Потом включили радио, спели хором песню, и ещё одну, а потом Николай-младший как-то незаметно заснул, разморённый теплом, ровным гудением мотора и яркими впечатлениями. Ага, запоздавший тихий час, хмыкнул дед. Он почувствовал, как вновь наступило, казалось, забытое безмятежное время, когда ребёнок спит, а в душе плещется бездонным озером нежность. Так и прибыл на место, стараясь не тряхнуть, не разбудить, осторожно выруливая к воротам. Он не стал тормошить мальчишку, бережно извлёк из кресла, занёс в дом и уложил на диван в дальней комнате. Жена, давно поджидавшая их у окна, теперь суетилась вокруг на цыпочках, предупредительно распахивала двери, стягивала с любимого мальчишки одежду и обувь, поправляла подушку. Тишина и любовь затопили дом. И только на самом донышке сердца легла обида на невестку, так долго не позволявшую внуку вернуться в их жизнь.
Старшая сестра достаёт скелет из шкафа
Надо сказать, у Ольги имелись свои обиды, и в этот вечер ей хотелось всласть нажаловаться на обидчиков. Она получила эсэмэску от свекрови, что сын её жив-здоров, благополучно прибыл на дачу с отцом бывшего. Вот тут такая закавычка, что свекровь со свёкром бывшими не бывают, это с мужем можно расстаться и он будет бывшим-забывшим, но родители его бывшими стать вряд ли захотят – эти родственники навсегда настоящие и забыть о себе не позволят. По крайней мере, Ольге достались именно такие. Ольга отключила телефон, чтобы не дёргаться от желания позвонить, проконтролировать, а заодно высказать в очередной раз всё, что накипело. И всё-таки бурлить продолжало, как на огне в переполненной кастрюльке, чуть не срывая крышку. В такой ситуации хорошо, когда есть кому поплакаться.
Наверное, это очень горько – расти сиротой, но вот Ольга этой горечи не хлебнула. Её с шести лет растила старшая сестра, всё понимающая, а поэтому лучшая, лучше просто не бывает. Когда в один год умерли и отец, и мама, Сашка просто забрала её к себе. Ольга смутно помнила родителей, зато понимание того, что сестра всегда рядом и пропасть не даст, было незыблемым. Когда сёстры навещали могилу родителей, старшая вытирала слёзы, а вот Ольга скорби не ощущала, только отстранённую грусть, и благодарность Богу за то, что у неё есть Сашка, и благодарность Сашке за то, что она есть, какая есть. Ольге было чуть-чуть стыдно за свою чёрствость и эгоизм. Она подозревала, что сестре пришлось нелегко, но та всегда-всегда была улыбчивой, спокойной и деятельной, и не очень-то строгой к своей младшенькой. И даже повзрослев, Ольга не стремилась встать со старшей сестрой вровень, так она чувствовала себя под надёжным присмотром, и долготерпеливая опека эта не тяготила.
Все свои горести младшая сестрёнка привыкла нести к Сашке на кухню, на ночные сестринские посиделки, когда дети уложены, муж у телевизора, бокалы на столе, на плите в кастрюльке кипит вода под домашние пельмени. Лампа над столом тёплым светом очерчивала круг,
