с ним, а не там, за стенкой, от дурных мыслей, конечно же, не осталось бы и следа.
Он рывком воздел себя с постели и направился на кухню. Звук открываемой рамы заставил его сердце превратиться в ледяную глыбу. Такой обычный, насквозь знакомый утренний звук. Но не в этот день…
На кухне никого не было. Он бросился к широко открытому окну и посмотрел вниз. Там, как обычно, мирно шли люди, гудели машины, работали магазины. Город жил своей жизнью. Ничего тревожного, ничего из ряда вон выходящего.
Вдруг что-то мягкое осторожно коснулось головы. Он машинально провел рукой по волосам и посмотрел на руку. На ладони осталось маленькое перышко нереальной для этого мира белизны…
Дима Дорофеев
«Молния»
Я неспешно плыл. По длинной-длинной, казавшейся нескончаемой трубе куда-то вперед, к яркому свету. Свету, который был одновременно и светом огня за печной заслонкой в доме у бабушки, и ночником, который зажигала мама у твоей кровати в детстве, и даже волшебным свечением светляка, которое ты однажды увидел в траве у ночной реки, когда отец впервые взял тебя на рыбалку. Свет, который был Светом.
И, хотя вокруг меня не было никакого намека на воду, я именно что плыл. И не видел в этом чего-то необычного и сверхъестественного. А потом свет часто замигал, будто собравшаяся вот-вот лопнуть лампочка, и я неожиданно вынырнул в темноту, учащенно дыша и слушая оглушительный стук собственного сердца.
Собственно, темнота была лишь относительной. Я обнаружил себя сидящим на покрытой белой простыней кровати и при этом совершенно голым. Все тело нестерпимо чесалось и зудело, из локтевых сгибов торчали какие-то прозрачные трубки, наполненные прозрачным же содержимым, а горло царапала непонятная хреновина, по-видимому, засунутая мне в рот. От нее-то я с превеликим наслаждением и избавился в первую очередь. Гофрированная пластиковая штукенция полетела на пол, а куда-то в нос ударил мерзкий запах лекарств.
Следствием этого явились пренеприятнейший писк, издаваемый стоящим возле кровати компьютером (?), к которому хреновина присоединялась гибкими шлангами, и появление в дверях комнаты (палаты?!) некоторого количества людей в белых халатах. Впрочем, я и до них уже догадался, что угодил в больницу. Кажется.
А на этом мои знания заканчивались. Причем, заканчивались совсем. Я не только не имел понятия, что со мной случилось, и как я здесь очутился, я даже не знал, кто я, откуда и как зовут мою собаку. Если она у меня, конечно, была когда-нибудь. Полнейшее ничто до самого момента моего, гм, пробуждения. То, что эскулапы называют мудреным термином «амнезия». А когда я увидел еще и жуткие незажившие ожоги, покрывавшие меня с головы до пят, стало совсем «хорошо и весело». Чисто кино, блин. Но вот отчего-то совсем на радует быть в этом фильме главным героем.
По всем рассказам выходило, что меня, вы не поверите, шарахнуло самой настоящей
