замаячила темная фигура, ломанулась в чащобу, и еще долго шумел и трещал под могучими ногами валежник.
– Лось! – облегчено вздохнул Сеня.
– Боишься? – то ли спросил, то ли посочувствовал Баширов.
– Рак у меня, жить осталось чуть, и умереть по-человечески хочется. Вот я про Тунгуса и рассказываю, чтобы в чистой постели на белых простынях и мягком матрасе умереть без болей, и чтобы сестрички грудастые меня бульоном поили.
– Да, у каждого свои радости, – подумал Баширов, – Тебя довезти?
Нет, я на электричке, по лесу дойду до станции, – торопливо соврал Сеня.
– Ну, ну, на электричке, – хмыкнул Башир, – Ладно, прощай, хорошей тебе смерти.
– Спасибо, начальник, и тебе удачи. Тебя у нас справедливым ментом считают, правильным.
– И то ладно, начальство не любит, так хоть урки уважают. Все приятно.
– Да, – поднялся Сеня, – Еще у него нож был. Редкой красоты нож, и вещь, должно быть, дорогая. Клинок узкий такой, длинный, и как огоньки холодные в нем играют. А ручка серебром отделана старинным, и знаками всякими разукрашена. С ножом этим он не расставался. «Он для меня, говорит, – и мать, и отец, и любовница. Сидит, бывало, и ножом этим играется, а лицо у него при этом такое, что не приведи, господь вам такое на ночь увидеть. Кошмар на улице вязов. Фредди Кригер перед ним так просто ангелочек.
И еще, – таинственно зашептал Сеня, – Я так думаю, что не человек он.
И кто же, если не человек? – заинтересовался Баширов, – Пришелец?
– Насчет пришельца не знаю, судить не берусь, я в тарелки эти и в зеленых человечков не верю. Но ты не смейся. Я на зоне разных людей видел: и душегубов, и воров разной масти, и больных придурков среди них хватало. Но все они были люди. А Тунгус, он не человек, – убежденно твердил Сеня.
– Заладил, – всматриваясь в тускло поблескивающую в темноте гладь тихо журчащей реки, – буркнул подполковник, – кто же он, по-твоему?
– Я думаю, в нем дьявол сидит. Не поверишь, только вспомню его, у меня кровь стынет, волосы на голове подымаются. Он, как зверь, сразу, что не так чуял, будто шептал ему кто. И веришь, нет, глянет на тебя и все твои мысли читает. Жуть. Все, кого я знал, боялись его больше смерти, как парализованные были. Так о чем я говорил? Про нож значит. Нож тот у Тунгуса волшебный был.
– Что? – резко повернулся к нему, едва не захлебнувшись горячим кофе, Баширов, – как это волшебный?
– А вот так! Ты, начальник, насмешки не строй. Волшебный он и есть. Сейчас расскажу. – Он снова пугливо оглянулся. – Зашел я как-то к Тунгусу, а он спит, а рядышком на табуретке нож его лежит. Я говорил тебе, что нож тот красоты редкостной, я сроду таких не видел. Лезвие длинное, черное, блестящее, холодом отдает. Блестит как зеркало, а в нем ничего не отражается. И в глубине его искорки холодные такие пробегают. Очень мне захотелось потрогать его. Я и погладил лезвие пальцем. Что со мной было, словом не передашь. Все тело судорогой скрутило, что даже язык
