Мне ребята мазей всяких нанесли, врачиху вызвали. Она: «Ампутировать нужно палец, у вас заражение. Страшно запущено. Когда порезались?
Я ей: «Вчера к вечеру». А она бровки выщипанные подняла: «Вы мне не лгите. Ране этой не меньше месяца, нагноение началось. Немедленно в больницу». И уплыла важная такая, в халате белом. Я ей вслед гляжу, и мне стало казаться, что легче отрубить топором тот палец, чем терпеть все это. Бинт разматываю – а там вместо пореза рана до кости, мясо гнилое, кость торчит, и смердит невыносимо. Сижу, плачу. Палец совсем невыносимо разболелся, словно иголки ледяные под ноготь загоняют, аж до сердца достает. И, поверишь, рана на моих глазах больше стала. Тут тень от окна упала. Гляжу: Тунгус в дверях.
– Покажи рану, говорит.
– Какое там покажи! Я ж дернуться не могу, только плачу. А у него глаза ясные, живые, человеческие, и вроде улыбаются. Он наклонился надо мной и грустно так: «Бедный маленький человечек! Печать смерти на тебе, но твой срок еще не наступил, миссия твоя не выполнена, и уйти ты пока не можешь.» Сказал слова эти непонятные и нож свой страшный достал. Я шевельнуться не могу от боли и ужаса. А он рубаху по локоть закатал, и ножом по своей руке чирк! И его кровь прямо мне на палец.
– Себя что ль порезал? – спросил Баширов недоверчиво, – Зачем?
Пожалел он меня, – с гордостью ответил Сеня.
– Ага, пожалел волк кобылу, – недоверчиво усмехнулся подполковник, – Дальше то что?
– Да я как на свет народился. Боль утихла сразу, трясти меня перестало, по всему телу тепло пошло.
– Лекарственная, значит у Тунгуса кровь! – догадался Баширов, – Поймаем, откачивать будем, за валюту продавать. Не знал я, где моя удача! Наконец – то разбогатею. Вот счастье подвалило!
– Не насмешничай, – обиделся Сеня, – говорю что есть, а ты сам решай, что к чему. Мы милицейских институтов не кончали. Только как кровь его горячая на мой бедный палец капнула, мне так спокойно, так уютно стало, что я не заметил, как уснул. Просыпаюсь, а боли нет, рука будто и не болела, и в теле легкость такая, хоть пляши. На месте раны кожица новая, розовая, чистая, как у младенца. Шрама не осталось. Темно тут, а то я бы показал.
– А Тунгус?
– Что Тунгус? Я его после этого не видел. Ушел он, как сквозь землю провалился. Да, я его спросил перед тем, как он кровь свою для меня пролил.
– Я, – говорю, – умру?
А он мне задумчиво так, по-человечески: Умрешь, но не от моего ножа. Твоя смерть в тебе сидит уже. От болезни умрешь.
Выходит, он тогда знал, что рак у меня. Откуда, спрашивается, знал? А ты говоришь – выдумки.
– Он тебя, выходит, спас, а ты вот сдаешь его, – ляпнул, не подумав, Баширов.
Сеня молчал.
– Оправдываться не буду, на священника ты мало похож. Обидел ты меня. Сказал же, я долг отдаю. Опять же я говорил тебе, что не человек он.
И с чувством добавил: Я, может, человечество спасаю, а ты из меня стукача делаешь.
Ева снова хрипло заворчала.
