обмякшее тело поудобнее, проверил пульс под нижней челюстью. Когда выпрямился с тяжёлой ношей на руках, встретился глазами с каким-то бродягой. Тот единственный видел, что случилось, остановился с открытым ртом.
– Какие-то проблемы?
– Что вы, господин! – Нищий головой замотал, попятился, выронил костыль, наклонился подобрать, и Ангус бросил ему под ноги мелкую серебряную монетку.
– Ой, спасибо, господин! Я никому ничего не скажу… Даже если спрашивать будут, не скажу… Так и скажу: старый больной Тамма не видел ничего…
– Шуруй отсюда! Быстро!
Г Л А В А 6
Сознание возвращалось медленно и как будто урывками. Боль в затёкшем теле, в сведённых судорогой челюстях, и ничего не соображающая голова. Глаза он открыл в последнюю очередь и удивился темноте вокруг. Ночь! Как так ночь?! Такого быть не может!
Головой закрутил, пытаясь оглядеться кругом, дёрнулся всем телом – и застонал невольно. Рот перетягивал кусок какой-то тряпки, связанный на затылке узлом, и эта повязка не давала смыкать челюсти и мешала говорить. Хрипло кашляя прямо через повязку, с трудом удерживая больную голову, Эйнард всё же осмотрелся, благо, луна светила достаточно ярко.
Он был на кладбище. Кругом, куда ни глянь, в ночное небо тянулись покосившиеся распятия крестов, громоздились там и тут кирпичные склепы, смотрели незрячими глазами скорбящие ангелы из надмогильных скульптур. Тихо было, по-кладбищенски спокойно, и довольно прохладно, как и бывает в сентябре.
Сам Эйнард был привязан к одному из каменных крестов за раскинутые в стороны руки, очень тонкая верёвка туго стягивала и грудь, при каждом вдохе больно врезалась в тело.
Чья это шутка вообще? Тупая и совсем не смешная шутка.
Кто мог это сделать? Ангус?
Он был последним, кого видел и помнил Эйнард. Но он же взрослый человек! Не в манере взрослых шутить таким образом.
Ангус подошёл совсем неслышно. Поднявшийся на могильный холм, он казался ещё выше ростом, а при свете луны – старше и холоднее лицом. Остановился как раз напротив, разглядывая с одним лишь интересом.
– Ну, что, парень, познакомимся поближе?
Эйнард не мог ничего ответить, только зубами впился в повязку, удилами раздирающую рот. С такой ненавистью глянул, что маг рассмеялся невольно, качнувшись с носков на пятки высоких, в мягкую складочку, сапог.
– Я уберу её, если ты пообещаешь не орать и не задавать глупые вопросы.
– Пошёл ты! – ругнулся Эйнард. Он и сам-то не понял, что сказал, но Ангус понял, понял и рассмеялся снова.
– Какой ты сердитый, какой ты вредный мальчишка. Надо бы сказать Мэйвину, что он плохо тебя воспитывает. Что иной раз лучше будет выпороть, чем десять раз объяснять на словах.
Эйнард не хотел всё это слушать, дёрнулся всем телом, мотнул головой снизу вверх. Верёвка, тонкая, как леска, оказалась неожиданно прочной. Всеми узлами впилась, и Эйнард понял,
