Не то чтобы неправильно, но всё же не так как было на самом деле. Но объяснить, как на самом деле им нельзя, это понять, кроме меня может только сама Таня. Могла бы, потому что теперь она отдаляется, будто вселенная, в которой мы существовали с ней, стала расширяться всё с больше скоростью, и мы становиться всё дальше друг от друга. Ещё немного и она не захочет делиться между мной и Книжником, возможно, и даже скорее всего, он требует оставить меня и она сделает это…
А Борис проговорил, тоже немного смущённый, ни тот ни другой не ожидали, что работу, предназначенную для них, я сделаю сам.
– Ну чё ты, Глебка, не понимаешь разве? – вслед за мной они тоже перестали называть друг друга кличками.
Больше того, прочитали историю своих Святых покровителей, и теперь относились друг к другу как-то бережно, словно опасались повторить их судьбу. Я даже заметил им как-то: «Те были святые бесхитростные и доверчивые, потому и погибли, потому и причислили их к Лику Святости. Вам это не грозит, живите спокойно». У нас с ними установились довольно близкие отношения, не дружба, нет, удивительно, но дружба у нас возродилась с Боги, после его возвращения и становилась только ближе в течение этих месяцев, а с этими ребятами чётко разграниченные, подчинённые простой иерархии. Однако взаимная симпатия, основанная на уважении и понимании смысла наших отношений, иерархию эту не размывала, а лишь подчёркивала и, пожалуй, укрепляла. Поэтому сейчас после их растерянных фраз мне хватило одного взгляда, чтобы они перестали обсуждать происходящее и занялись делом.
Но я сам был растерян тем, что произошло, не тем что я сделал, я это так не воспринимал, а именно тем, что случилось, что должен был хотя бы сделать несколько вдохов, чтобы не осознать, нет, для этого мне понадобится время и всё сосредоточение, и напряжение моих душевных и умственных сил. А пока я должен был не упасть перед этими парнями. И не только в моральном смысле, но физически, потому что меня затошнило вдруг, вид этой простреленной головы, этого мертвеца, нелепо примотанного к дурацкому креслу, и лежащего здесь, на мокром и грязном полу в заброшенных доках речного порта.
Да, я этого хотел, но я всё представлял иначе. И выяснилось, что я покойников-то видел только в виде моих дорогих и любимых родственников, вначале бабушек и дедов, которых смерть унесла в течение нескольких дней, будто скосила одним на всех взмахом, а после к ним присоединился отец. Но мертвые близкие это совсем иное, это страх и горе, непоправимость, понимание и собственной обречённости, и ощущение распахнувшейся вечности небытия, бренности и быстротечности жизни, и никогда не отвращение. А сейчас мной овладело только оно.
– Марк Борисович, дальше, как договаривались? – спросил Борис, пока Глеб наклонился над трупом, срезая и отрывая с него скотч.
Я не обсуждал с ними детали того, что будет с трупом, я хотел сказать ему, что он умирает за то, что смел коснуться Тани, а дальше отдать парням и уйти, что бы они сделали с ним и как, мне было безразлично.
