в бизнес-вумен.Он ей готовил каши
и приглашал на танцы,
короче, что тут скажешь —
где мы, а где германцы.
«Нам семьдесят скоро…»
Нам семьдесят скоро,
пора, брат, пора
стать членами хора,
играть в баккара,
заглядывать в Тору,
а там невзначай
податься в вахтеры —
в монахи, считай.
«История – петля…»
История – петля,
что в фокусе зениц
яснее и нуля
и прочих единиц, —
и новой скуки для
я снова тороплю
Того, Кто у руля,
затягивать петлю.
«Ходят имяреки…»
Ходят имяреки
и другие люди
из варягов в греки,
а из чуди в юди,
ходят хоть при хане и
на одном дыхании,
словно Божий гурт,
а ещё – бегут.
«Весь как, извините, ребус…»
Весь как, извините, ребус,
на маршрут ушёл троллейбус,
а навстречу мчится «форд»,
словно вылитый кроссворд —
что-то сильно не в порядке:
век живёшь, а всё загадки.
Мандат
Безусловно, можно, сударь,
волком выть и бить посуду, —
жизнь, и правда, вечная,
как ссуда ипотечная.
Охотничья песенка
Разве есть профессия
лучше мракобесия?
Человеку трудно ведь
не охотиться на ведьм.
Скажем, безработица —
как не поохотиться?
«Поминая присных наудачу…»
Не жалею, не зову, не плачу…
Поминая присных наудачу,
прожигая наше ремесло,
я всё чаще так или иначе
и жалею, и зову, и плачу —
видимо, мне просто повезло.
«Я – Толстой, на мне толстовка…»
Я – Толстой, на мне толстовка,
а в руке моей листовка,
на листовке текст простой:
«Славься, славься, Лев Толстой!».
Отцветает подорожник,
небеса не ловят блох —
я прекрасен как художник,
как философ – слаб и плох.
Это знает каждый школьник,
каждый Думы депутат,
демократии невольник,
каждый маршал и солдат.
И гундосит лектор честный,
излучающий покой:
«Лев Толстой – артист чудесный,
а философ никакой».
Не подам тому я руку,
кто избрал насилья путь,
сея зло,– но эту суку
удавлю когда-нибудь!
Гурман
Мне те поля, луга, леса,
как докторская колбаса —
наипервейшее из блюд, —
я и теперь её люблю,
она и здесь как ноу-хау,
к тому же, даже в чёрный день,
отнюдь не всё везде я хавал,
что
