глаза, возникла арена, на арене фигура женщины, но не та, которая была в первый раз, а совершенно другая. Еля подумала, что это мама, женщина повернулась и молча посмотрела не неё. «Ты стала взрослой», – Еля открыла глаза в надежде увидеть того, кто сказал эти, так ясно прозвучавшие слова, но никого в комнате не было, и в этот же миг она поняла, что одновременно она как бы видит и комнату, и женщину на арене, и ещё кто-то появился. Она хотела получше разглядеть, но чем сильнее она хотела это сделать, тем темнее становилось на арене, и всё больше болел живот, а потом картинка исчезла, оставив боль. Некоторое время она собирала в единую цепь разрозненные сведения о том, что с другими девочками её возраста, как оказалось, происходило уже давно и служило некоторым мерилом взрослости. Она никому не сказала, что у неё всё так поздно и с тоской ожидала этих дней, горестно размышляя над бессмысленностью происходящего с её телом процесса, во время которого она ощутила себя курицей, но курицы несли свои яйца в оболочке, а у неё всё вываливалось в сортир. Процесс сопровождался множеством гигиенических проблем: кровь, сгустки плоти, грязные куски ткани, которые необходимо где-то стирать, сушить… и запах, иногда весьма неприятный. Ей всегда было очень беспокойно и нервно до «того», очень дискомфортно во время «того» и всегда спокойно и радостно, после того как всё заканчивалось: первая неделя была самая замечательная, она ни о чём не помнила, ни о чём не тревожилась, ничего не боялась, к середине второй где-то на краю сознания появлялась тревожная мысль, что «вот уже скоро», перед началом её буквально всю трясло, а когда это начиналось, то первые два дня она вообще старалась не двигаться. Постепенно острота переживаний снизилась, она привыкла жить в такой периодичности, но неизбежность наступления этих ощущений приводила в уныние, принося боль, теснившую грудь, и ничем не объяснимую печаль. В эти минуты все чувства замирали, ничего не радовало, наступала депрессия. Каждый месяц, потом в два месяца три раза, потом четыре, потом уже без какой-либо периодичности, вне зависимости от внешних причин. Еля перестала ходить играть на улице, сидела на любимом кресле, вначале в эти периоды пыталась что-то читать, или вязать крючком или вышивать крестиком, как когда-то научила её мама, но потом даже книжку перестала брать. Долго лежала утром в постели, если не могла преодолеть себя и встать, то сказывалась больной, и действительно, у неё поднималась температура, тётя Надя вызывала врача, врач смотрел, говорил ласковые слова и прописывал сладкую микстуру. Заболевала примерно раз в месяц, потом чаще, а потом и вообще отказалась вставать с постели.
Тётя Надя ухаживала за ней, утром и вечером помогала мыться, принося тазик и осторожно поливая на руки из кувшина, подавала горшок, а когда Еля даже на горшок перестала вставать, тётя Надя принесла стеклянный бледнозеленоватый сосуд, общими очертаниями похожий на толстую утку с длинной широкой шеей, но без головы. Тётя Надя вытащила сосуд из сумки, повертела в руках, потом откинула одеяло и попыталась