людях. От такой информации мне становится не по себе, страшно за себя, за Алинку, даже Алекса жалко, пусть он и тронулся умом, играя в компьютерные игрушки, но ведь он тоже человек, да и всех остальных тоже…Они ни в чем не виноваты, что от них отказались родственники.
А тут нас используют как подопытных мышей.
Я осторожно вышла из-за угла, и тихой серой мышкой прошла мимо двух мужчин.
– О, это дочь Гончарова?– слышу я тихий разговор за спиной.
– Да, она.
– Знавал я ее отца, хороший был хирург, мир праху его…
Ударило по ушам «мир праху его», «был»…
Вот так, был человек – и нет его, а его дочь отправлена на опыты, если не умрет, то станет «овощем», никого это не волнует.
От ужаса ситуации у меня мурашки бегут по спине, сразу становится холодно и тоскливо. Родителей нет, и теперь защитить меня некому, остается надежда на свихнувшегося Алекса, может подговорить его, и он украдет нам ключи. С него какой спрос?
Все равно ничего ему за это не будет, а для нас с Алиной – это шанс.
Шанс остаться в живых! А для меня шанс разобраться во всем, что со мной произошло за это время.
Я захожу в свою палату, сажусь на койку и жду, жду, когда толстый охранник, брякая ключами, начнет закрывать двери палат.
Я смотрю туда, под потолок, где в узкое окошко падают последние лучи заходящего солнца. Они пробиваются сквозь листву и узкими золотистыми лучиками прорезают сумрак моей палаты. Это последнее, что я вижу перед тьмой.
Ночью у нас выключен свет, только светится маленькая дырочка-глазок на двери. Наступает тишина, которую изредка прерывают шаркающие шаги ночного охранника. Я всегда знаю, кто сегодня дежурит, их трое, у каждого своя походка, свои привычки. Сегодня должен дежурить дед Василий. Он уже стар, у него болят колени, а на руках разбухли суставы. Он сильно кашляет и шаркает ногами. А еще он добрый, если очень хочется в туалет, то можно постучать в дверь, и он проводит до туалетной комнаты. Я часто этим пользуюсь, когда накатывают ночные страхи, а деда Василия мучает бессонница, и он любитель поговорить по ночам, и наши прогулки по коридорам больницы иногда затягиваются на час, иногда и дольше. И мне не так страшно. Говорит он много о своем прошлом, о наболевшем. Сетует на горькую судьбу, что не дала ему завести семью, что разлучила с любимой женщиной, теперь у той своя семья, дети, внуки, скоро правнуки родятся, а он доживает свой век одиноким. Он говорит – я слушаю, иногда поддакиваю и качаю головой, ему нравятся такие молчаливые слушатели, как я, ведь я его не упрекаю, что он сам виноват, в своей судьбе. Он все сделал своими руками, что пил и бил свою женщину, и только поэтому она ушла, и дети в том браке не родились только потому, что избитая им женщина скинула мертвого ребенка. Но дед Василий пытается в своих рассказах найти лазейку для своей совести, поэтому рассказывает истории, каждый раз находя себе все новые и новые оправдания. Мне не жалко времени, у меня его вагон и маленькая тележка, я давно уже не слушаю его, абстрагируюсь и думаю о своем.
Другие охранники не такие, они – злые.
