и вскрикнула:
– Это он, он! Пиявка Дитрих…
Будто в смертельном ужасе она кинулась за нары и забилась там в углу, съежившись и прикрывая голову руками.
– Не надо, не надо! – вздрагивая, бормотала она. – Оставьте меня, ничего я вам не скажу…
Я со страхом наблюдала за очередным припадком: а мне-то казалось, что за последнее время психическое состояние Анны улучшилось. И вот опять…
Глядя, как она стала раскачиваться и дергаться, я испугалась, как бы Зигель не размозжила себе голову о стену. А может, она этого и добивается, чтобы на работу не выгоняли? Но нет, руку она себе резала умышленно, а сейчас впала в ужас от этой статьи. И зачем я держала ее вместе с письмами! Надо было спрятать в другом месте.
Я осторожно приблизилась к Анне и взяла ее за руку, пытаясь поднять.
Она выдернула руку, но я была настойчива. Подхватив ее под мышки, я поставила Анну на ноги и повлекла к нарам, усадила.
Она продолжала раскачиваться и повторяла, как в бреду:
– Пиявка, пиявка Дитрих… Это все он, он…
– Кто такой Дитрих?
– В статье… Откуда она у тебя?
– Эрик принес. Он в газете тогда работал.
– Это он написал? – в ужасе воскликнула Анна.
Вероятно то, что Эрик, к которому она, как мне показалось, уже прониклась теплым чувством, письма от которого были единственной ниточкой, соединяющей её с миром, написал о ней такие слова, поразило Зигель в самое сердце. И я поторопилась успокоить ее.
– Нет, он всего лишь исправлял ошибки – это была его работа – исправление чужих грамматических ошибок. Многие журналисты пишут безграмотно, а наш Эрик всегда был отличником.
– Значит, не он? Правда, не он? – с надеждой в голосе спросила Анна.
Я заверила ее, что в 1908 году Эрик занимался только редактированием чужих статей.
Мне было очень любопытно, что же такого было в этой вырезке, от чего Анна пришла в такой ужас, и я попыталась осторожно вытянуть у нее из рук клочок газеты. Но она оттолкнула меня и прижала бумажку к груди.
– Что там написано? – спросила я и объяснила: – Я ведь не читаю по-немецки.
– Там про меня, про то, что я сделала… Называют меня волчицей… А сами… Они что, лучше?.. Изображают из себя добреньких… Нет добрых, нет!.. Есть равнодушные, есть хитрые, есть звери… А добрых нет, нигде!.. Может и я бы была доброй, если бы ко мне по-доброму… Дитриха расписывают, как справедливого и честнейшего человека, а он пиявка, пиявка! Присосется, всю кровь выпьет… кровь…
Мне показалось, что сейчас с Анной опять случится припадок и, схватив со стола кружку с водой, я поднесла ей.
– На, попей, успокойся.
Когда Анна выпила до дна всю воду, я осторожно спросила:
– Кто такой этот Дитрих?
Анна ответила не сразу. С минуту она сидела, насупившись,
