на ружьё, тянет пальцы к стволам.
– Да, – слышится мне. – да, сынок! Ну!
Тяжёлый морок сгущается в моей голове.
Я знаю – дед в моей абсолютной власти,
никто и никогда не станет разбираться,
как сумасшедший старик добрался до ружья.
Любая российская деревня
хранит и не такие тайны…
Кто-то другой просыпается во мне —
и это точно не человек.
Страшным усилием воли
я не пускаю этого зверя за флажки.
Спасибо физической закалке,
полученной в летнем стройотряде —
я еле-еле успеваю отодрать
чугунные дедовы пальцы,
цепляющиеся за цевьё
в опасной близости
от спусковых крючков.
С трудом перевожу дух,
понимая, какой же я дурак.
Зачем я приволок это чёртово ружьё?
Оказывается, я очень люблю,
и даже жалею своего деда.
А когда любишь человека,
то можно немного его и потерпеть.
Вся моя ненависть куда-то исчезает за полсекунды.
Я улыбаюсь деду: «Живи, старый!»
А он почему-то вдруг горько и безутешно плачет…
Назло всем чеховским заветам
от греха подальше
вечером того же дня я меняю
чёртово ружьё вместе с патронами на самогон.
3.
Дед умрёт через три долгих месяца,
на неделю пережив Андропова,
бабушка проживёт одна
ещё целых тридцать пять лет,
я вырасту, постарею,
похороню бабушку
и только тогда наконец-то
расскажу всю эту историю.
Пушкин. Яблочный Спас
Русское лето, лесная симфония —
мерин, телега, дорога, жара.
С дедом на вызов мы едем в Афонино,
редкие гости у них «фершала».
Рады сельчане,
встречают улыбками,
яблоки дарят – налив золотой.
Жёлтые капли под кожицей липкою
брызгают соком.
У деда запой.
В каждой избе наливают.
Обрадован,
дед пропадает надолго в сельпо,
Пушкина «Сказки» несёт мне наградою.
Бабушки нас провожают толпой.
Ель с укоризной качает макушкою,
мерин плетётся домой – кое-как —
и, вне сомнений, заслушавшись Пушкина,
с кладбища машет вослед вурдалак.
В бархате неба,
подсвеченный звёздами,
тает таинственный иконостас.
…Всех нас спасёт
