вспыхнула бледным светом молния,
все услышали знакомое ржание,
гурьбой кинулись во двор —
конь стоял у дверей хлева нерассупоненый,
с обрывками упряжи на спине и на боках,
судорожно храпел и бил землю копытом.
– Господи! Убил наконец-то, дьявол поганый! —
голосила сухонькая Аксинья Дмитриевна,
стоя на крыльце и потрясая своей клюкой. —
Будь ты проклят, убивец ты чёртов, тьфу, тьфу!
И тут широкими шагами из дождя вышел дед.
Он был страшен.
Степанов навсегда запомнил его мучнисто-белое лицо,
отчаянный взгляд, сорванный чужой голос,
которым дед негромко распоряжался.
В доме появились соседские мужики,
кто-то подъехал на грузовой машине
и снова умчался куда-то в дождливую темень.
Всё как-то сразу выяснилось.
Степановы возвращались короткой дорогой,
бабушка дремала, дед правил,
и тут на косогоре конь поскользнулся,
на мокрой глине телегу юзом повело вбок,
оглобли встали наперекос, пугая коня,
дед решил рвануть вперёд,
конь прыгнул что было сил,
порвал постромки и ускакал домой,
а дед с бабушкой остались барахтаться
под перевёрнутой телегой.
Дед командовал спасательной операцией сам,
только в городе выяснилось,
что всё это время он оставался на ногах
с открытым переломом руки.
Бабушке досталось куда больше —
рёбра, голова, что-то ещё внутри,
чего Степанов по малолетству не упомнил.
Но ничего, со временем всё заросло,
конь так вообще сильно не переживал —
а не хрен ездить в дождь по мокрым косогорам.
Лошади в деревне живут недолго.
Лет через пять конь постарел, осунулся, засопел,
ветеринар посоветовал деду
сдать его поскорее на мясо.
Ранним осенним утром дед надел уздечку,
погладил шелковистые когда-то бока,
и они пошли вдвоём по улице за деревню —
печальный дед и его покорный товарищ.
Вернулся дед к обеду один, пьяненький,
он долго плакал, сидя на крыльце,
такой несчастный и пришибленный
в своём немодном пиджаке
и старых разбитых сапогах.
Коня убивали прямо при нём —
завели в специальное стойло,
ударили молотком между глаз,
перерезали жилистое горло —
и понеслась коняшкина душа на небесный выпас.
Телега
