style="font-size:15px;"> Степанов никогда не видел шаровой молнии,
но много слыхал о ней от местных пацанов.
Он испугался и затаился, боясь пошевелиться —
в поведении рыскающего по лесочку «мяча»
было что-то нервозное, звериное, угрожающее —
ему захотелось выскочить из дедовых сапог
и бежать отсюда куда глаза глядят —
босым ему бежалось бы куда быстрее.
Овцы замерли у его ног, словно каменные,
Степанов увидел их неистово выпученные глаза,
прочёл в них безнадёжную покорность судьбе —
он сам теперь еле сдерживал себя в руках,
стараясь не смотреть на зловещий шар,
который то метался как заполошный,
то замирал, словно к чему-то прислушиваясь.
А потом жуткий сгусток света вдруг исчез.
Пропал, словно его никогда и не было.
Сколько это продлилось – минуты, секунды?
Степанов не помнил. Страх стёр его память.
Ноги не слушались, руки дрожали, голос тоже,
он пытался прокашляться – не получалось.
Между тем дождь стих, небо разом просветлело,
коровы медленно зашевелились,
тяжело вставая с колен враскачку,
потянулись одна за одной на луг,
где в лучах вывалившегося из туч яркого солнца
сверкала рясная зелёная трава.
Степанов откинул капюшон и зажмурился,
подставив мокрое лицо свежему летнему ветерку.
Овцы послушно шли за ним по пятам,
стараясь не отставать от боевого командира,
и так радостно орали своё любимое «бэ-э-э»,
что Степанов захохотал – вы ж мои хорошие…
Через полчаса он почти забыл об увиденном,
начиная уже сильно сомневаться,
не причудилось ли ему всё случившееся —
пока не оторопел, увидев ту самую одинокую сосну,
расщепленную сверху донизу
безжалостным и страшным ударом,
нанесённым откуда-то с небесных высот.
Сельсоветчик Сыродеев
Председателя местного сельсовета
Николая Ивановича Сыродеева
в деревне издавна недолюбливали —
ещё в войну прославился он доносами
на возвращавшихся с фронта мужиков,
опасался конкуренции, так сказать,
оттого и возводил напраслину
на кого только ни придётся.
Смертным боем лупили бы его за это мужики,
но сельсоветчик на длинных ногах-ходулях
всегда легко уходил от расправы,
прячась за высоким глухим забором
своего большого серого дома,
стоявшего
