улетали и, может быть, никогда не вернутся назад. Они покидали город Индепенденс в штате Миссури, на континенте Северная Америка, омываемом Атлантическим и Тихим океанами, и ничто из этого не поместилось бы в их чемоданах. Перед лицом этой истины они чувствовали себя совсем крошечными. Она сковала их, ошеломила.
– Наши дети не будут американцами, не будут землянами. До конца своих дней мы останемся марсианами.
– Не хочу никуда лететь! – вдруг закричала Дженис.
Она застыла от ужаса.
– Мне страшно! Этот космос, эта тьма, ракета, метеоры! Всей прошлой жизни конец! Зачем мне туда лететь?
Леонора обняла ее за плечи, прижала к себе, баюкая.
– Это новый мир. Так и раньше было. Мужчины идут первыми, а следом – женщины.
– Зачем я должна туда лететь? Почему?
– Потому, – тихо ответила, наконец, Леонора, усадив ее на кровать, – что там Уилл.
Его имя прозвучало так радостно. Дженис успокоилась.
– Тяжело с этими мужчинами, – размышляла Леонора. – Раньше все дивились, стоило женщине уехать за двести миль ради мужчины. Потом за тысячу. А теперь меж нами вся вселенная. Но мы же не отступимся, ведь так?
– Боюсь, в ракете я буду вести себя, как полная дура.
– А я заодно с тобой. – Леонора поднялась. – Пойдем, прогуляемся по городу, посмотрим на него в последний раз.
Дженис взглянула в окно, за которым лежал город.
– Завтра вечером все здесь будет, как и прежде, только без нас. Люди проснутся, позавтракают, пойдут на работу, снова уснут и проснутся, только мы этого не увидим, и никто не станет скучать без нас.
Леонора и Дженис бродили по комнате, словно не могли отыскать дверь.
– Идем.
Открыв дверь, они выключили свет, вышли из дома и закрыли ее за собой.
В небе над ними было сплошное движение. Кружились, свистели, вращаясь, лопасти винтов, словно метель, и вертолеты тихо приземлялись, словно снежинки. С запада, востока, севера и юга прибывали женщины, вновь и вновь. В ночном небе снежным вихрем кружили вертолеты и падали вниз. Все отели были забиты, внаем сдавались комнаты в домах, причудливые, безобразные цветы палаточных городков распускались на лугах и полях, но не одним лишь жаром летней ночи пылали город и округа. Стало теплее от румянца на лицах женщин, от загорелых лиц мужчин, смотревших в небо. За холмами грелись двигатели ракет, звуча, как гигантский орган, все клавиши которого нажали разом, дрожали блестящие стекла в домах, и люди тоже содрогались – до последней косточки. Дрожь пробирала до зубов, до самых кончиков пальцев.
Леонора и Дженис сидели в аптеке среди незнакомых женщин.
– Такие красавицы, и такие грустные, – сказал продавец из-за стойки с напитками.
– Два шоколадно-солодовых, – за двоих улыбнулась в ответ Леонора, так как Дженис сидела, словно немая.
Они смотрели на свои напитки, как на редкую картину в музее.
